Леонид Лушников - След заката

— Чудно! — шептал он, не понимая, куда бредет. Он не помнил, как добрел до остановки, как сел в автобус; и очухался только тогда, когда приехали в Айгир, а пассажиры покинули салон. Тормошил его за плечо водитель.

— Семенович!.. Приехали!..

Петр Семенович одичало глянул на шофера, на заиндевелое окно, спросил:

— Где это я?!

— В Айгире, дядя Петя! — усмехнулся тот. — Ну и пускаешь пузыри?! Набрался! Минут через десять обратно двинемся. Выйдешь в Бересеньке…

— Нет уж, я лучше тут выйду.

— Гляди…

В голове гудело, как в бочке. Поселок тонул в морозном молозиве. От порогов тянуло скрипучим шумом. «Ого! — сообразил Петр Семенович. — Порог встает!.. А че это я попрусь домой? — рвал мысли и шарил по карманам, не замечая, что ноги его сами несут к продмагу. — А-а-а, троячок-то уцелел! А чего мы пили? — смута селилась в голове. — И с кем?! Подлечусь и до дому… — размышлял Петр Семенович, поглядывая на далекие дымы деревни, минуя площадь, отутюженную бульдозером, где теперь стоит в полный рост чугунный Ленин с протянутой к горам рукой.

Машка Зыкина, как всегда, горой стояла за прилавком с соками и газировкой, разливая тайком по сто граммов левую водку, добытую расторопной бабой у цеховиков. Водка попахивала сивухой, но была в почете у местных выпивох, так как законной горькой уже давно никто не видел на прилавках. На стук разбухшей от мороза двери магазина Машка, не оборачиваясь, прикрыла поднос с бутербродами полотенцем, а мерку сунула под прилавок. Но, увидев вошедшего, успокоилась и расцвела в притворной улыбке.

— Соседушка!.. Проходи, Семенович!..

Березин криво усмехнулся, привалился бочком к прилавку, спросил, глядя женщине прямо в глаза:

— Почем ныне отрава?

— Скажешь тоже! Отрава… — повела плечом Мария. — Трояк…

Ну даешь, Машка! — возмутился Петр Семенович, про себя матюкая спекулянтку. — Вчера было по два. Ты уж, поди, спишь на матрасе с червонцами.

— А ты проверял?! — Мария округлила глаза от злости, выпучила по-совиному.

— Ладно! Наливай! — проговорил Петр Семенович, испугавшись, что Машка совсем прикроет торговлю и тогда придется тащиться в деревню не солоно хлебавши с больной головой.

— Чем закрасить?

— Плесни капельку сиропу…

Петр Семенович бережно взял стакан, притулился за круглую стойку возле окна, но пить не торопился, поглядывая по сторонам и продлевая удовольствие. Только взялся выпить, как, изломав прохладную в этот час тишину магазина, в дверь боком ввалился Трифонов, уже изрядно разогретый самогоном, с пустым мешком в руках. Увидев соседа, в два шага оказался рядом, сгреб его за плечи клешнятыми руками и заорал, испугав кота, дремавшего возле батареи отопления:

— Петя!.. Друг мой! А я как раз ослобонился. В удаче я!.. Мясо по пятерке за кэгэ загнал и самогону добыл у доброго человека! А Машка жмотина! — повернулся он к Зыкиной. — Трояк давала!.. И водку за червонец…

— Че разорался-то, дылда?! — окрысилась Зыкина, собирая с прилавка незаконные продукты, пятясь в подсобку. — А еще ревизора наведешь!

— Надо бы… — урчал Трифонов. — Машка? А те прокурор еще не вызывал на ковер?! Вызовет. Налей.

— Щас! Разбежалась! А это видел? — Зыкина повернулась задом и всплеснула подолом халата.

— Ха-ха-ха! Гы-ы-ы! — сотрясал магазин Березин. Продавцы сдержанно улыбались. Завмаг испуганно выглянула из-за занавески и тут же шмыгнула обратно, увидев Трифонова. Уж наверняка в доле была с Зыкиной.

— Да хватит тебе нервы портить! — утирал слезы Петр Семенович. — Поделюсь!

Он взял с мойки пустой стакан, разделил пополам бледно-розовый напиток.

— Нужна мне твоя бурда! — не унимался Трифонов. — У меня четверть. Во! — он распахнул полушубок. Из каждого кармана брюк и пиджака торчали горлышки бутылок, заткнутых полиэтиленовыми пробками. — Пошли, Петя, отсель. Марфа в монастырь намылилась, а мы погуляем. Пойдет под селянку!.. А-а-а, ладно! — Он широко раскрыл зубастую пасть и выплеснул туда содержимое стакана, даже не поморщившись. — Разводишь?! Пошли!.. Я ее выведу на чисту воду…

Березина на старых дрожжах развезло быстро. Он еле-еле шевелил протезом. Чтобы сократить путь в деревню, двинулись через старицу по льду, испещренному следами животных и людей. Оступаясь с тропок и кучно падая в сугробы, пели и хохотали, как на представлении. Где-то сбились с пути, хотя стоял зимний полдень, правда уросно-морозный, и не попали в березинский проулок, а выбрались по целине на сугроб возле чьей-то бани. Трифонов долго созерцал со снежного гребня деревню, удивленно бубнил:

— Сроду с этого боку домой не ходил! Это куда же мы, Петя, запоролись?! Можа, мы уже в Атамановке?!Да нет!.. Вон, вроде бы, мой дом!

Петр Семенович соображал плохо. Он стоял рядышком, придерживаясь за полу трифоновского полушубка, бормотал, силясь что-то понять, пяля глаза навыкат:

— Ежели… Баня Матвея! Дом же впереди?!

— Ну!

— Вперед! — сипло заорал Березин, скатываясь с сугроба. Матвей Егорович в это время отдыхивался после работы во дворе, сидя на лавке, поглаживая колени. Перед ним, нагнувшись, стояла жена и стягивала с ног валенки, поругиваясь больше для порядка, любовно:

— Опять застудил. Весной за штурвал не пущу, так и знай. Отошел малость… Без тебя обойдутся, чать не маленькие!

Матвей Егорович промолчал, зная, что, заведи только, будет шпынять без умолку. Не штурвал катера снова подсадил его силы, а гибель любимого двоюродного внучка, Сашки. Тогда, в августе, на похоронах, он стоял над могилой в полном параде. Грудь в орденах, завоеванных еще в Гражданскую и полученных за труды после. Петушился он перед этим, как мог. А тут подкосились ноги, просились к земле, распахнутой для последних объятий парня. Совсем недавно гонял он мяч со сверстниками на прогоне, бегал за девками, ныне же покидал мир навсегда в железном бушлате.

— Седни же свези меня, Алеша, на Синельников, — тихо попросил Матвей Егорович, когда возвращались с кладбища. — Там и помяну всех разом… Что-то муторно мне сидеть рядом с Ванькой Климовым.

— Свози, Алеша, — проговорил охрипло Петр Семенович, сидевший рядом с Ястребовым.

В деревне и поселке притушило горе жизнь. Так, пока не захмелели, потихоньку теплилась в горьких поминальных речах за большим столом на лужайке, прямо у ворот. Над рекой, извилисто и весело убегавшей меж гор на юг, радовалось августовское чистое солнце. Тайга кипела шумно от ветерка, дыбилась зеленой пеной, рябилась серебряно суводь возле камня, где всегда притыкал тупым носом катер Матвей Егорович Ветров. Каменные лобины прижимов, косо стесанных вечным движением вод, мокли на глазах от брызг порога.

Алексей, оставив старика возле замшелого от времени обелиска, под которым не одно десятилетие лежали его друзья-мореманы, влез на самую макушку Синельникова Камня, спугнув рыжего коршуна, дравшего тут зайчонка, присел возле отвеса, изредка переводя взгляды на Ветрова. Старик застыл на лиственничной плахе, установленной на двух валунах, со стаканом в руке, где колыхалась водка, шевелил усохшими губами: