Леонид Лушников - След заката

— Егорушка!.. Ослабла я в этапе… — жарко рвалось из ее рта. — Попить бы!.. Уходи один, Егор! Уходи!.. Я гирей на тебе вишу! Уходи!.. Закаменела… — тут же переходила на повизгивание, похожее на собачье: — Не дойду я!.. Страх меня переборол. Оставь! Я сдамся добровольно… В штрафняке как-нибудь переживу. А ты иди.

Егор останавливался, поджидал:

— Крепись! Мечта вот где! — он сжимал кулак. — Ты же всегда была сильной и отважной! Идем, рыжая!..

Он раскачивался маятником, тяжело и с легочным хрипом дышал, сплевывал горько-кислую кровь. На лице тень чуть-чуть прикрыла злобу. Он скрипел зубами, кроша изъеденную тюремной баландой эмаль, ругался матом и по фене…

К утру они благополучно миновали выселок и ушли по холодному ручью в сопки. Зоя часто припадала к земле, просила, вызывая у Егора еще большую злобу, накопившуюся в застенках.

— Не могу больше! Оставь!..

— Никогда! — он тащил ее на себе, волочил. — Не сдамся и тебе не позволю! Умрем вместе за глоток свободы! Доберемся до глуши, а там можно переждать. Не такое бывало в Испании, — он насильно улыбнулся.

В тайге остро пахло папоротником и хвоей. Они лежали на лесном подстиле, грызли кедровые орешки, выковыривая их из смолянистых шишек ногтями. Ветер бежал по вершинам, сыпал на головы лесную труху. Напившись из ручья, Зоя оживилась и дальше пошла бодрее…

Их выдал спустя неделю местный активист, промышлявший в тайге ловлей беглых. Казалось, вот она, волюшка, и расслабились, доверившись подлому человеку. Заманив их на ночь в заброшенный омшаник, еще таивший в себе слабые запахи воска и меда, прикинувшись бывшим зэком, пообещав к утру достать лодку и провизию, навел патрулей, рыскавших по тайге.

Чутким ухом Егор услышал тревожный далекий собачий лай и цоканье подков по каменистой тропе, кинулся к широкому проему двери. Полянка перед строениями была пуста, но вдалеке, в разрыве лога, на фоне тайги промелькнули верховые. Егор понял — это по их душу.

— Все!.. — прохрипел он. — Амба!.. Зоя, подъем! Быстро уходим!.. Нас предали!..

Им удалось проскочить от облавы за увал, густо поросший стлаником, но за спиной все время слышался отдаленный собачий лай и бухали выстрелы. И только к вечеру, когда солнце зашло за гребень голого хребта и тень медленно сползла в долину, неся с собой запахи ранних августовских рос, вконец обессиленных их настигли в топкой болотистой пойме небольшого озера, окруженного камышами, тальником и калинником. Крупная горькая ягода уже рдела с боков розово, тяжестью налива пригибая ветви ко мхам…

Патрули уже рядом. Впереди остервенело рыкал темношерстный кобель, оскалив крупные желтые клыки, натасканный на кровь. Другая овчарка, взбугрив рыжий загривок, обходила сбоку тихо, тесня их в озеро. Верховые солдаты, выскочившие из-за опушки, увидев беглецов, травили собак:

— Улю-лю! Белка, Трезор… взять!..

— Ребята! Они наши!.. — радостно кричал чернявый верховой, похожий на калмыка. — Ха-ха! Добегались?! Сейчас потешимся!..

— А ну, сучье вымя, вылазь! — надсаживал сиплый голос квадратный старшина, видать, старший в отряде, на ходу ловко скатываясь с седла и торопливо передергивая затвор кавалерийского карабина. — Вылазь, а то уложу!.. Ребята, скачите к тому берегу…

Вода уже доходила до груди, обнимая холодными обручами. Зоя и Егор медленно отступали к камышам, понимая, что уйти уже невозможно.

— Рванут за камыши! — визжал кто-то из патрулей. — Они, как броня, пулю срикошетят. Тогда опять гоняться. Стреляй, старик! Товарищ старшина!

Выстрел вспугнул озерную тишь. Громкое эхо полоснулось во влажном воздухе, тягуче поплыло вдоль берегов, сорвав в другом конце стаю чирков, и затерялось где-то в краснотале. Пуля совсем рядом с противным чваканьем прошила большой зеленый лист кувшинки.

— Прощай, Егор! — Зоя припала к груди мужа.

— Ныряем к камышам… — Егор не устоял на топком дне и медленно ушел с головой под воду, всплеснув руками. Вторая пуля взбугрила поверхность озера чуть правее.

— Стрелок, мать-перемать! — выкрикнул чернявый. — Дай я!..

Зоя пыталась нырнуть следом за Егором, но вода ее не принимала, выбрасывала наверх.

— Гля!.. Баба-то, как гусыня!.. Ха-ха-ха! Задок не тонет! А мужик где?!

Голова Егора тихо вынырнула перед стеной камыша, и сразу же руки замелькали в саженках. Залп из шести винтовок взбугрил воду, и поплыли кровавые пузыри… Зоя страшно закричала и легла на воду лицом кверху. Низкие темные облака стремительно неслись с севера на юг, бросая в глаза едучую морось дождя, мешаясь с солоноватыми слезами. Ничего ей в этот момент уже не хотелось: ни воли, ни жизни. Лечь бы на дно и успокоиться тихо, как во сне…

— Один готов, — вяло подытожил старшина. — Степан, вылови труп, да бабу тащите сюда. Смотри, не зашиби. Двух мертвяков до комендатуры не больно сладко тащить. Кони приустали… А эта стерва сама доплетется…

Белобрысый солдат кинул коня в старицу, подцепил труп Егора за робу, приволок к берегу. Зоя вышла сама…

Оторваться от этих тяжелых воспоминаний было так трудно, что у Зои защемило сердце. И еще пришло на память… К марту за побег ей к червонцу, который она отчалила уже наполовину, накинули четвертную каторги. И там, среди вони и смертей, вдруг нежданно-негаданно появилось светлое пятнышко. Она встретила Алешку Ястребова и кума Березина, злого и жестокого. А все же растопила ему сердце, родив сына…

Оставаться наедине со своими воспоминаниями было невыносимо трудно. Зоя поспешно оделась во все черное и вышла к завтраку последней, с темным измученным лицом, под стать ее платку, прикрывающему золото волос до самых бровей.

«Вроде только что сияла и опять почернела?!» — удивилась Катерина, пододвигая отцу плошку с топленым маслом.

— Монашка, ей-богу! — укорил ее опять Петр Семенович, недобро поглядывая на сноху исподлобья, сосредоточенно делая в гречневой каше колодец для масла. — Жучиха!.. Хоть бы до отъезда Сашки приодевалась. Подумала бы о сыне… Сманит тебя в монастырь Ефимья… Засуха… Не прошибешь!

Зоя как будто не слышала озлобленного замечания свекра. Окинув стол вязким измученным взглядом, еще не вернувшимся из прошлого, тихо спросила:

— Ребята завтракать не будут?

— Проснулась! — буркнул Петр Семенович, немного отходя. — Сашка, тот совсем не ложился. Как пришел со светом, так всю ребятню, от мала до велика, побудил и увел на порог рыбалить. Прощается парень…

Катерина метала взгляды то на отца, уросливо и без аппетита ковырявшегося в чашке большой деревянной ложкой, то на Зою, несгибаемо державшую голову, замечая, как у отца начинает потихоньку рдеть на щеках краснота и недовольство застыло в глазах. «Сейчас батю прорвет!» — озабоченно подумала она, на всякий случай подальше отодвигая от отца чугунок с кашей. И чтобы разрядить напряжение, нарочито весело затараторила: