Леонид Лушников - След заката

— Многовато набросали мясца. Может, еще один оборот сделаем? Ежели ты по бабе соскучился, то я один…

— Я тебе сколь раз говорил, чтобы ты не лез в душу?! Еще вякнешь — урою!

Шарыгин дрогнул: «Фроловская порода! Оне слов на ветер не бросают!» И вслух проговорил без заискивания:

— Че распекся-то? Больно мне надо! — Он обиженно отвернул лицо к ветру.

Что есть силы упираясь снегоступами в плотный снег, утрамбованный ветрами, они через час скатили груз к снегоходу, торопливо разбросали лапник и побросали мясо в прицеп. Пока в резко наступившей темноте Фролов возился с промерзшим движком, подсвечивая себе фонариком и на чем свет стоит матеря технику, Шарыгин, пятясь, замел пихтовой лапой волокушный след, а саму волочь затолкал в клокочущую промоину ручья. Крестясь, шептал молитву: «Слава тебе господи! Теперь бы до дому? добраться!» Набожным он стал после последней отсидки и регулярно посещал церковь. Он глядел на черную воду, нахохлясь и поеживаясь от холода, пробиравшегося к потной спине. И казалось старому вору, что чернота эта натекла от его жизненных следов. Сладость сердечная затерялась где-то в далекой юности и уже забыта начисто. Неистощимая жажда рвачества перекрыла тот кислород, пахнущий чистотой…

Наконец-то мотор чихнул и ожил, железным тарахтеньем наполнив тишину ущелья. Шарыгин очухался, пошел вперевалку к саням. Сели. Поехали, с трудом выбираясь из снежных заносов. На проселке понеслись быстрее. Морозный вихрь, завыв в лобовом стекле, ударил в лицо колюче, обжигая сразу затвердевшие губы. Шарыгин безуспешно прятался от ветра за широкую спину Фролова, затянутого в черный добротный полушубок, мямлил онемевшими губами: «Ну!.. Пронеси и на этот раз!..» Больше всего Шарыгин боялся снова сесть, зная, что там, в местах не столь отдаленных, зароют его бренные кости.

В Атамановку въехали уже заполночь. Перед самой Шоломкой, где дорога окручивала скалу, неожиданно начался снегопад, сразу же подровнявший все следы.

— Это хорошо! — выкрикнул Фролов, не оборачиваясь.

На церковной площади, возле клуба, еще гуляла молодежь. Святки!.. У чугунной ограды парни щупали девок. Полупьяная компания мужиков и баб, приплясывая, орала под гармошку, сбившуюся с ладов:

Мигали папиросные огни, визжали женщины, скатываясь с яра на лед Бересени.

— Машка, не потеряй! — орал басом мужик.

— Не боись!..

Фролов, не желая себя афишировать, резко свернул в проулок и объехал улицу задворками, подкатив из-под берега к самым воротам. На онемевших от долгого сидения ногах, прихваченных морозом, Шарыгин бегом раскрылил тяжелые створки. В большом доме, построенном на месте развалюх и бурелома Дмитрием Фроловым, сразу же вспыхнули светом широкие окна в резных наличниках. На крыльцо выскочила жена Фролова в накинутом на плечи тулупчике, ткнулась к тяжело поднимавшемуся навстречу мужу, охнула:

— Долгонько чаво-то ноне, Митенька?! — по-волжски окая, торопливо спрашивала она, заглядывая в глаза. — Вчерашней ночью еще ждала. За мясом приезжали мужики из Междуреченска. С ними Иван Климов… Ночевать не оставила… Тыщу рублей привезли. Бает, что еще подъедет. А еще…

— Правильно сделала. Нечего тут объедаться! — прервал с похвальбой жену Фролов. — Ну, а еще чего?

— А еще Витя письмецо прислал…

— Вон че?! — удивился Фролов. — Сколько лет, сколько зим. И че пишет?

— Деньги на памятник матери выслал…

— Спохватился! Сами уж давно справили! Отписала?

— Сам отпишешь.

В сенях Фролов снял с гвоздя ключи от амбара, привлек жену к себе, любовно похлопал по спине.

— Иди, Грунюшка, в дом… Не мерзни. Стол застели и выпить поставь. Угорели в дороге… Детва спит?

— Спят. Все ждали папку.

— Ну и хорошо! Мы скоро управимся…

Младшенький из семейства Фроловых, Дмитрий, ведавший Атамановским сельским потребсоюзом, обличьем и характером удался в отца. А уж на старшего братца Василия был похож один к одному, как срисованный. Рослый, широкоплечий, правда, не как Василий, немного трусоват. Ну да!.. Жизнь стращала… Насмешливо рыжие глаза всегда смотрели на собеседника с превосходством. Да и характер был тяжелый, как кувалда, с вывертами, а когда напьется, то становится тише воды и ниже травы, не в пример Василию. Тот сатанел от выпивки. Ну а прижимистость и вороватость, видать, досталась от шарыгинского корня. Хотя и отец, работая в заготскоте, не брезговал тем, что плохо лежит. Правда, придерживал себя, помня, что он из славного казачьего рода. Но жили богато! Что до войны, что после. Первыми были на селе, конечно, не считая председателя сельсовета и начальника поселкового орса.

После того несчастливого для Фроловых года, когда неожиданно и быстро порушилась их крепкая и зажиточная жизнь по вине Василия (так считала вся родня, отказавшаяся от страха перед властями принять в свои семьи двух братьев-сирот), братья-погодки были отправлены в Красноярский специальный детский дом, созданный еще в тридцатые годы для «осколков», где воспитывались до совершеннолетия. Быть бы им впоследствии ссыльными и валить лес где-нибудь на Соре, но к тому времени вышла всем амнистия, не только взрослым и ворам, но и детве, наполняющей до отказа детские тюрьмы, спецдома и детприемники…

Красноярский детский дом стоял высоко на глинистом яре над полноводной в этих местах Бересенью, как крепость, запирая серыми каменными глыбами бывшего мужского монастыря подходы с правобережья, лугово уходящего к синеющим вдали горам. Старые мшелые стены монастыря укрывали от посторонних глаз внутренние дворы, где неистово муштровали воспитанников, выбивая из детских душ дурь, вражеские и воровские гены. Жили Виктор и Дмитрий вместе в одном отряде, хотя младший учился на класс ниже. Тайно помогал братьям политрук этого учреждения, когда-то стыковавшийся со старшим Фроловым, скупая в заготскоте всякую обрезь за бесценок, а навар делили пополам.

Общежитие первого Краснознаменного отряда располагалось в бывшем молельном зале монастыря. Под высокими сводами стояли рядком кровати, словно в строю, а на белые квадратики «гробиков» смотрели скорбные лики святых, еле-еле проглядывающие сквозь вековую пыль…

Учился Дмитрий ни шатко ни валко, словно отбывал срок на уроках. Не любил надзирателей и учителей, а больше всего ненавидел он эти высоченные стены. С такими же сорванцами Дмитрий частенько убегал на волю, проделав под северной стеной лаз через подвалы, где были свалены в кучу иконы, кресты и старинная утварь бывшего монастыря. Дмитрий быстро смекнул, что иконки эти на досках и медные кресты можно сбыть старьевщику на местном рынке. Так и поторговывала пацанва подсвечниками, кадилками, иконами и всякой всячиной, пока в подвалах не осталась только гниль. Знающие толк в старине люди платили хорошо, но хлам уже никого не интересовал. А вкус к дармовым деньгам азартен и в ход пошли простыни, одеяла из спален, бушлаты. А когда милиция подловила одного из воришек, Дмитрий приутих. Где-то перед самым выпуском свела его судьба с браконьерами. Банда рыскала не только по уральским таежным урманам, но и делала набеги за хребет, хищнически истребляя косуль и сайгаков в казахстанских степях…