Леонид Лушников - След заката

Виктор, в отличие от хулиганистого и драчливого брата, больше всего походил на мать. Рассудительным с детства был не в меру, прилежным в работе, а уж в учебе преуспевал лучше всех. Старший воспитатель, по прозвищу Бобон, из-за чиряков, поселившихся на тощей шее, отчего носил голову криво, бывало, говорил воспитанникам, накачивая умы по-военному:

— Смирно! Учитесь у Виктора!.. Строен, силен и прилежен! Я бы вас в разведку не взял, — намекал он на короткую службу в хозвзводе в Тоцких лагерях. — А вы что?! Охломоны?! Подметалы!.. А у тебя, Дмитрий, пример налицо!.. Так себя будешь вести, ждет тебя тюряга с нарами и небо в клеточку…

Как в воду глядел воспитатель! Виктора чуть ли не с выпускного вечера призвали в армию, а Дмитрий, как плохо воспитуемый парень, был забракован и угодил в ремеслуху, готовившую плотников для колхозных строек. А в армию он и не рвался, но перспектива работяги его не радовала. И подался он к браконьерской братве: ловил осетров на Каспии, торговал икоркой на волжских пристанях. Но когда «рыбачков» прихватила рыбинспекция, сумел улизнуть на родину. И тут не остановился, привыкнув к дармовым деньгам. И к тому времени, когда Виктор заканчивал службу в мотострелковом полку, накатавшись на броне боевых пехотных машин вдоволь по казахстанским степям и пустыням, Дмитрий оказался на нарах в Красноярской капэзухе, этапированный из Челябинска, где он вместе с подельниками устроил перестрелку в Светловском заказнике с егерями, подловившими воров на отстреле косуль. По тем временам за вооруженное сопротивление властям грозил немалый срок, вплоть до вышки. Дмитрий не на шутку струсил, когда принялся выбивать из него дознание злой и жестокий капитан, знавший еще старшего брата Дмитрия Василия. Тут и вспомнились все байки Шарыгина о прелестях и невзгодах лагерной жизни. Всплыли в уме и редкие плаксивые письма брата, с трудом доходившие до интерната с лесоповала.

— С одной яблоньки плоды! — зловредно усмехаясь аскетичным лицом, вкрадчиво говорил следователь, пронзал скалистыми глазами Дмитрия, сидевшего на холодном железном стуле посреди дознавательной камеры с серыми бетонными стенами. «Сейчас вломит, ментяра!» — вертелось в воспаленном мозгу. — Дружки на тебя валят, — продолжал следователь еще суровее. — Ты подстрелил Веселова?! Ну признавайся!.. А то!.. — следователь извлек из-под стола плотный резиновый шланг, погрозил. Фролов похолодел и завизжал:

— А-э-а!.. Не я это!.. Не видел!.. Врут все, гражданин следователь!..

— Врут, говоришь?! — уже спокойнее произнес следователь. — А ты трус!.. Не чета братану… Но тот хоть и воровал по-крупному, но на мокрое дело не шел. А ты влип по уши и дотянулся до вышки… Ты понял, пентюх, что тебе грозит. Стенка!

Дмитрий тихо сполз со стула на пол. После этого допроса он три дня не слезал с параши. Сокамерники прозвали его поносником. Но на следующих допросах он, как и ранее, на себя ничего не брал и подельников не оговаривал, помня наказы: «Пикнешь — рой себе могилку!» Длилось это до той поры, пока к нему на свиданку каким-то образом не пробрался Шарыгин. Дядька выслушал сбивчивый и плаксивый рассказ племяша, посоветовал со злобой:

— Ты че-е-е делаешь, урод?! Залетел, так колись! Егерь-то помер… Понял?! — торопливо шептал Шарыгин, косясь на надзирателя, поигрывающего возле железной двери связкой ключей. — Тут махра и совет на газетке… Мне следователь сказал, что ежели ты расколешься и высветишь всю малину, то вышкарь тебе не грозит! Посидишь лет пять… Умнее будешь. А может быть, пинкарем вылетишь отсюда. Думай!.. Такая масть человеку редко выпадает. А тебе сама в руки идет. Или у стенки хочешь постоять?

— Нет! — чуть не крикнул Дмитрий.

В маляве все сказано… Торопись, а то в область отправят, а там уж не подмажешь…

— Пришьют меня мужики!

— Ну это еще как глянуть? Пан или пропал… Выбора у тебя нет, Митя!

— Шарыга, кончай базарить, — бас надзирателя вспугнул беседующих родственников. — Скоро смена…

Дмитрий не избежал суда. Топил подельников везде по-черному! Пока он плавал в мутных омутах, зарабатывая себе жизнь и условные пять лет чистосердечным признанием по наущению Шарыгина, Виктор демобилизовался из армии, но на родину не захотел ехать. Встречаться с братом-уголовником ему не хотелось, да и партийная совесть не позволяла. И он сменил военную форму на милицейский мундир, заняв беспокойную должность участкового на огромной территории целинного совхоза, равного площади всей Франции, созданного неподалеку от бывшего Карлага, вдобавок соблюдая законность в старинных поселениях казачества Красная полянка и Спасск, соблюдающих традиции вольницы. Забот хватало. Помимо приехавших со всего Союза целинников, рядышком окопались бывшие зэки и ссыльные, перемешавшись с вольнонаемной охрой, служившей верой и правдой много лет в лагерях, а теперь за ненадобностью кинутых. Вершил службу Виктор Фролов жестко, но справедливо, плохо еще зная и понимая нравы преступного мирка, царившего в этих степях, больше надеясь на свою силенку да удачу.

Осенью тысяча девятьсот шестидесятого года он накрыл на месте преступления большую банду из Спасска, терроризировавшую казахов, угоняя их отары за пределы Казахстана и там по частям распродавая скупщикам из заготскота. За мужество и сообразительность Министерство внутренних дел наградило Виктора именными часами и путевкой в один из крымских санаториев. Правда, воспользоваться отдыхом на пляжах Ялты ему не удалось. Оставшиеся на воле бандиты устроили засаду на удачливого старшину, подкараулив его в глухой степи, когда он возвращался на своем мотоцикле из Долинки на головную усадьбу совхоза. Возле небольшого соленого озерца, заросшего по низкому берегу редкой стеной камыша и осоки, его поджидали. Рыжие метелки тростников, как хвосты диких рыжих котов, жутко оравших ночами в тугаях, извивались на ветру, шебурша и плотно прикрывая посторонние звуки. Вдали, за озером, по целинной супеси, высвечивали осеннюю зябь фарами трактора, плывущие в темноте, словно корабли по бесконечному морю. Натянутая над проселком веревка, мягкая от только что прошедшего дождя, хлюпко ударила по ветровому стеклу, соскользнула вверх и сбила с головы фуражку. Фролов инстинктивно приник к рулю, потянулся к кобуре за пистолетом, поняв, что это засада, и в это время полыхнуло громом из-за куста. Первый выстрел прошел картечью над головой, вторым обожгло бок. И он уже не слышал выстрелов и не видел, как его расстреливали почти в упор из охотничьих ружей. Сквозь бред и боль все же услышал: «Сдох! Мотаем!»

Виктор Фролов остался жив только благодаря трактористам, нашедшим его, истекающего кровью, на белом от соли бережке озерка. Тот еще был в сознании и принял своих спасителей за бандитов, выпустив по ним всю обойму.