Леонид Лушников - След заката

— Мы бы тут, дядя, с тобой такое закрутили?! — говорил Дмитрий ласково, тот удивленно ухмыльнулся, но тут же лицо снова закаменело, заметив в глазах, рыжих, как сноп, каменелость и что-то звероватое, недоброе. — Ты же классный работяга, дядя! — продолжал Дмитрий. — А у меня в конторе машина чахнет. Наладил бы и в шофера подался. А то меняются, как перчатки. Да и довериться нельзя чужому человеку. У Чеснокова из гаража поэтому и беру машину. Все не к делу. Да и Чеснок может скурвиться! Подумай внове…

Шарыгин не произнес ни слова. После отсидки на северных зонах, где здоровье его заметно пошатнулось, выйдя на волю, снова вернулся к старым воровским привычкам, хотя теперь такого богатого доступа к государственным ценностям не стало, но все равно хотелось дотянуться до бывалых высот. Но тут все знали Шарыгу, как облупленного. После конфискации имущества остался домик под железной крышей, записанный на жену, да десяток кур во дворе. «А ведь было! — мечтательно вспоминал он богатый двор и его закрома, холодильничек, всегда набитый до отказа. — Было… Было!.. Да все сплыло…» Да и не разгуляешься с новой властью. Начали чистить от верха до низа. Посмеиваясь на нешуточные страхи Фролова, говаривал:

— Село для дворов, а тюрьма для воров! Не бзди, Митька, я тебя научу чалиться…

Фролов шуточки эти не понимал, а на слуху по району или сплетни, как сажали то одного, то другого. Многие, говорят, схлопотали по четвертной, а то и по вышке. А цеховиков как заразу выметали подчистую… Богатство стало не в моде! Но Шарыгина это мало занимало. Он знал, что сейчас метут по-крупному и на мелочишку ноль внимания. Сразу же после обильной бериевской амнистии приехал в Атамановку, заранее зная, что дом его в Ленинском пуст, а жена уехала со ссыльным, получившим вольную, куда-то на Украину. Маляву с этой вестью еще в пятьдесят втором году доставил на зону вольнонаемный каптер родом из Яра, прибившийся в холодных краях с тех пор, как по судебной путевочке уехал этапом строить железную дорогу на Воркуту. «Сука!» — только и вымолвил тогда Шарыгин, отдав «красненькую» за добрую весть. И тут же об этом забыл, словно не было посиделок вечерами на Бересеньке и пяти лет совместной жизни. Он и сам удивился, как у него не дрогнуло сердце. Заколотилось оно тогда, когда он увидел развалы усадьбы Фроловых. «Куда теперь?! — болезненно колотилась мысль. — В Ленинском голые стены и никто не ждет!» Через знакомых узнал всю подноготную трагедии Фроловых: Дарья тронулась умом, хозяин усадьбы помер, а братья в детдоме…

— А что?! Может быть, все это на мое счастье! — произнес он тогда.

Поехал в монастырь и до самой смерти женщины обихаживал больную, таскал на закорках в нужник, подмывал и подтирал с брезгливостью. Поначалу драло, выворачивало, как Сидорову козу, но потом привык. А Дарья забыла не только родню, но и собственное имя. Знал Шарыгин еще с довоенного времени, когда был еще пацаном, что копит золотишко брательник. Видел он, как однажды ссыпал в чугунок Фролов монетки. Золото текло ручейком меж пальцев. Вспомнил он об этом золотишке на зоне и, вернувшись, ходил кругами по двору, нюхая, как пес, идущий на след. Поэтому и ухаживал он со рвением за Дарьей, пытаясь хоть что-то выведать, найти небольшую зацепку. Но Дарья ничего не помнила, а может быть, и не знала. Она только толмила целыми днями, тряся головой, словно ехала на паровозе:

— Бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-у-у-у-у!..

О смерти матери он сообщил братьям, когда те еще были в спецприемнике. И сразу же после похорон ринулся снова в Атамановку. Малолетние наследники дали ему доверенность на хозяйствование, хотя хозяйствовать было нечем. Шарыгин целыми днями рылся в развалинах, как крот. Не добившись результата, Шарыгин перекопал весь огород. Соседи дивились такому усердию Шарыгина, не знавшего ранее никакой заботы кроме воровства, толковали долго:

— Витек-то исправился…

— Горбатого могила исправит. Тут какая-то выгода?

— Да ну, мужики! Какая тут может быть выгода?

— Не зря! Не зря!..

Вместо золота Шарыгин нашел в подполе старого дома поржавевшую казачью шашку в ножнах, оправленных серебром, да иконку Божьей Матери, когда-то сверкавшую сусальной позолотой, а ныне потерявшую всякий блеск. Шарыгин и этому был рад. В кармане шиш да дыра, а кушать хочется, как поговаривал он сам. Шашку он привел в надлежащий вид и продал ее барыге из-под полы за три сотни в Красноярском базаре, а икону ему заново обчернил старый цыган латунью, лудивший в районе кастрюли и самовары. Латунь сверкала, как золото, а лик святой светился свежестью. Подсунул он икону приезжему антиквару за полтыщи рублей, скупавшему церковную утварь по Уралу, имея тайные связи с контрабандистами.

— Все не зря старался, — оправдывал свои заботы Шарыгин, но о золоте нет-нет да вспоминал. — Должно оно быть!.. — свербила мысль.

Позже, помогая Дмитрию Фролову строить новую большую пятистенку о семи комнат, он не забывал заглядывать в самые потаенные места, копался в гнилье, как навозный жук. «Где же он припрятал?! Искать, искать надо!»

Вот и сегодня, глядя на то, как ловко отсчитывает Дмитрий деньги на расходы, вспомнил о кладе и проговорил, надеясь из дела сэкономить для себя копейку:

— Сотни не хватит. Тому дать в лапу — другого подмаслить… Вохра народ жадный.

— Хватит им! — отрезал Дмитрий. — Они с зэков шкуру дерут. Шуруй!..

Вернулся Шарыгин в Атамановку на другой день и застал Дмитрия с гостем за столом. Поначалу Шарыгин не признал в широкоплечем полковнике своего племяша Виктора Фролова, даже немного перетрухал: «Чекист! По наши души!» Но страхи рассеялись, как только вошел в комнату.

— Витька! — прохрипел он.

Виктор поднялся навстречу, облапил дядьку ручищами так, что хрустнули косточки, пробасил:

— Ну, здорово, Шарыга. Ты чего, дядька, пятишься, как бычара?!

— Да не признал сразу… Витька! Погоди, задавишь… Здоров стал на казенных харчах. Когда прибыл?

— Да уж пятые сутки. Садись, выпьем…

— Не-е-е, я за рулем.

Попозже, когда Виктор Фролов уехал в Красный Яр, Дмитрий спокойно выслушав обстоятельный доклад Шарыгина о делах, сказал:

— Витька на Новый год к нам приедет гульнуть. Сколь лет с братаном за столом не сидели. Ты по пьяни язык попридержи. Хочу людей деловых пригласить. А Витька служака еще тот — не пожалеет и родню, коль узнает о наших делах. Ты машину заправил? — перевел разговор на другое.

— Под завязку, — Шарыгин ребром ладони провел по своему морщинистому горлу, с кадыком, увязшим в складках. — Все по делу, Митя. Как в аптеке. Машину оставил на задах…

— Ну, хватит базарить! Поехали…

Виктор Фролов приехал на родину в отпуск вместе с женой в начале декабря. Уже вовсю на Урале потрескивали морозы и тайга, одетая в куржу, стояла белой, как будто посыпанная сахаром. Из Яра было хорошо видно главный хребет, завязанный узловыми отрогами у горы Шоломки, упиравшейся в блеклое небо плоской вершиной. Фролову не очень-то хотелось ехать на родину. Долго он сманивал жену отдохнуть в Медео. Там, среди гор, неподалеку от знаменитого на весь мир катка, упрятался уютный дом отдыха МВД. Но капризная супружница, державшая все время мужа на поводке, упрямо заявила: