Леонид Лушников - След заката

Поднялся Алексей задолго до рассвета. Осторожно высвободившись из-под теплых рук жены, отяжелевших в роздыхе от дневного труда, вышел во двор к скотине. Буренка потянулась мокрыми толстыми губами к куску хлеба, протянутому Алексеем. Пахучая тишина коровника успокаивала. «Наверное, от этого уйти нельзя! — Алексей улыбнулся. — Не сравнить ни с чем!» Он кинул в ясли охапку сена, вышел под навес сараев. Ветер дул с гор, мел поземку, закручивая у тына снег в легкие, как пух спиральки. Даль была размыта в бело-серой темноте раннего зимнего утра. Айгир-завод бросал отблески огней на утес. В низине пыхтела кочегарка, но цеха еще стояли. Не слышно было визга, циркулярных пил и натужных вздохов пилорам.

— А раньше в три смены работал завод. Ветшаем!.. — проговорил Алексей с горечью, вспоминая, как угарными темпами строилось предприятие, включенное в план Всесоюзной комсомольской стройки, как люди тянулись сюда со всех концов страны. — Что было, то прошло…

Вышел по нужде Петр Семенович. Увидев Алексея, прислонившегося к опорному столбу навеса, удивился:

— Ты че тут кукарекаешь?! Курить будешь?

— Нет, батя! В такую рань да на голодный желудок…

— А мне вот все едино… — тесть проскрипел протезом за свинарник.

Просветы в небе светились звездно и ярко. «Мороз будет, — подумал Алексей. — Машину бы погреть…»

Петушиный голосистый зов спугнул тишину, поднял с насестов своих сородичей и пошел гулять по порядку: «Ку-ка-ре-ку-у-у!»

За три недели до нового тысяча девятьсот восемьдесят третьего года Дмитрий Фролов завершил последнюю браконьерскую охоту на старой тайной заимке, упрятанной в глухих урманах за Разбойным Камнем. Добыча была скудной на этот раз. Зверь ушел. По восточному склону главного хребта подстрелили старого сохатого, уже потяревшему половину зубов. Рассерженный Шарыгин срывал злость на землянке, намереваясь столкнуть полыхавшую вовсю печь на пол, но Дмитрий его вовремя остановил:

— Ты че, дядька, придуриваешься! Эта землянка — память об отце, брате!.. Я те башку сверну!..

Шарыгин оскалился зло рядом железных зубов, проговорил уже в дверях:

— Уж пошутить нельзя! Сразу башку…

— Такие шуточки… Уго-ло-вник!

Помирились спустя полчаса и вернулись домой благополучно, если не считать заглохший два раза движок снегохода. Ладно морозы в этот день спали, а то бы заледенели на ветру. Уже глубокой ночью, подкатили к воротам. Подвешивая в сенцах к стропилам тощую, как мочало, лосятину, чтобы промерзла еще крепче, Дмитрий говорил молчавшему от обиды Шарыгину:

— Все!.. Лафа кончилась… Зверь ушел, а заповедник власть стережет и метет шершаво. Мясо отвезешь на зону в Малиновку. Зэки изгрызут… Винтарь сегодня же заберешь с собой. Припрячь до времени. И пока все дела прикроем. Ныне вышку можно схлопотать… В Яру чистят, как тротуары метут. До нас скоро дойдет. Будем сидеть пока тихо и мирно. Неохота по Васькиному пути идти. Ежеле бы тогда вовремя не остановились, то по-другому бы все вышло. Теперь локотки кусать… Жадность губит фраера.

— Продали вас, Дима, а вы и уши развесили!

В сени вышла из избы жена Дмитрия, спросила у мужа:

— Из лосятины бы холодца наварить…

— Из нее бронежилеты только делать! Сварим из свиной головы. А-а-а-а, сама думай, Грунюшка. Не мешай пока.

Груня ничего не ответила и покорно ушла в жарко натопленную избу собирать мужикам стол. Следом поспешил Шарыгин, поставил за печку винтовку и двуствольное ружье двенадцатого калибра, глушившего любого зверя, чтобы побыстрее отошло оружие от холода и можно было бы почистить, коротко спросил Груню, жарко глядя на широкий развал бедер молодой женщины, нагнувшейся над столом:

— Помочь? — голос сел от волнения. Он не мог оторвать взгляда, облизывая сразу замокревшие губы.

— Ты чего так глядишь!? — Груня почувствовала спиной желание Шарыгина. — Ты че?! Вот скажу мужику…

— Да ладно, — Шарыгин отвернулся.

После последней отсидки, когда жена, собрав кули, уехала за Урал к родителям, он так и не женился, перебивался с хлеба на воду. Бабы не интересовали его. А вот Груню бы взял! Нравилась ему эта женщина, обиходная и скромная. Был бы помоложе, то потягался бы с племяшом. А так! У Дмитрия рука тяжелая, а в случае чего и на мокрое дело пойдет. Давно он затевал накатать телегу да отправить родственничка туда, где Макар телят не пас, но побаивался. У самого рыло в пуху…

Груня снова занялась ранним завтраком. Шарыгину очень хотелось лапнуть ее за бока. Он уже примерился, но вошел Дмитрий, и он поспешно отошел к окну. Фролов давно замечал эти жадные взгляды, но молчал пока.

— Ты вот чего, дядь Вить?! — заговорил Дмитрий, желая сплавить дядьку из дома. — Скоро уж утро… Спать некогда. Первой же вертушкой смотаешься в Плакучку. Возьмешь в гараже у Михайлыча газон и сюда за грузом. Заедешь в Ленинское… Скажи Горохову, пусть из Айгира весь лес срочно отправляет. Там скопилось кубов двадцать вагонки. Не до сушки… Доберутся до тайного склада органы… Пиши пропало! Бугров еще три дня назад звонил. На иголках сидит! А потом, когда все сделаешь, может быть, заберешь свое барахло да у нас поживешь. Нечего тебе там куковать! Да не забудь, ворам скажи, чтобы затаились на время. Будешь жить в избе деда Григория, покойничка…

— Сделаю! — коротко отозвался Шарыгин, но на предложение переехать сюда ответил сдержанно, пряча в глазах злость. «Сука, а к себе в дом не хочет!» Вспомнилось, как сам Фролов, будучи уже немощным, все сманивал их с женой переехать в Агамановку — «Переезжай!» — думалось ему, а вслух сказал — Там, Митя, хата и работенка какая-никакая! Лапу сосать да и на твоей шее сидеть… У тебя детишки. Да и дом тот надо почти заново ладить. В нем, как в решете. — Говорил, а мысли бежали в другую сторону: «На-а-а, подлюга. Шестеркой хочет заделать, но не на того напал, не наколюсь. Грыжу тут зарабатывать. Земли ему Витолов гектар нарезал». — Не-е-ет, Дима, — заговорил он снова. — До лета там прокантуюсь, а там видно будет. Может, еще так случится, что когти рвать придется…

— Не каркай! — Фролов недовольно поджал толстые губы, поняв, что дядьку сюда никаким калачем не заманишь. Он шумно сел за стол, пододвинув вплотную к себе большую тарелку щей, паривших жаром и пахнущих одуряюще квашеной капустой и чесноком, спросил жену, все еще думая о разговоре с дядькой:

— Выпить найдется, а то промерзли до костей!

— Ежели только ту, что на встретины Виктора запасли.

— Давай!

Хлебал щи неистово после стакана водки, а мысли все лились и лились. «Хозяйство большое, а где взять свободные руки? Не управиться нам с Груней. Не управиться! Неплохо бы Шарыгу рядышком иметь! О делах моих знает почти все и отыграется, ежели паленым запахнет. Уговорить!» — думал он глядя исподлобья в широкое лицо Шарыгина, где выделялись, лежа веером, большие густистые брови. Поначалу Дмитрий бил на то, что, дескать, близкая родня, и мать в последний путь снарядил, обихаживая немощную до самого конца, но потом понял, что этим дядьку не потревожишь, и ныне сменил пластинку: