Михаил Зуев - Седьмое дао дождя

Быстро и неотвратимо темнело. Свет, преломляемый тучами, был неестественным и невыносимым. Он был пугающим. Такого света я не видел ни разу в своей жизни.

Град забарабанил по капоту и ветровому стеклу внезапно, как облегчение. Дорога не стала мокрой — она вся и в одно мгновение превратилась в зеркало. Машину кидало. Задний мост жил своей жизнью. Он был сам по себе. Он боролся со мной и думал, что победа будет за ним. Осклизшая обочина казалась спасением. Нужно было остановиться, сдаться. Но я не мог.

В состоянии какого-то бреда я сбросил скорость и передернул ручку на третью передачу. Двигатель взвыл, как будто ему сделали больно. Пошел ливень. Щетки дворников монотонно и беспомощно пытались оттереть тяжелые капли со стекла. Я щелкнул клавишей дальнего света и ехал почти вслепую. Дорога оставалась прямой, широкой и пустой. Спидометр показывал «110».

Мне виделось, что если я остановлюсь сейчас, мы никогда не приедем домой. Что с нами что-то случится. Миша спал. Мне казалось, что я никогда не привезу его домой, что его дети никогда больше не увидят отца — если я сдамся и остановлюсь.

Тем временем ливень стал стихать. Неестественный преломленный солнечный свет вновь проник через тучи. Молнии били в землю не переставая. Я был уверен, что в следующее мгновение новая молния прошьет насквозь наш единственный на всей дороге автомобиль. Но мне было уже все равно. Главное доехать. Дотянуться до края стихии.

Воздух наполнился мириадами зеркальных осколков. В следующее мгновение они озарились изнутри разложенным солнечным спектром. Этот спектр не был далеко или близко. Мы оказались в его центре. Краешек солнца выглянул из-за ближайшей тучи. Было так красиво, что мне захотелось разбудить Мишу, чтобы он тоже видел эту красоту. Но не было сил не то что оторвать руки от руля — даже сказать слово.

Мы были — в радуге. В самой радуге. Радуга обволакивала машину. Ее разводы лихорадочно плясали на лобовом стекле. Ее сполохи окружали машину. Радуга поднималась прямо из того места, где были мы, уходила дугой небесного моста куда-то ввысь, опираясь другим основанием на линию горизонта. Это было непередаваемо.

Наверное через минуту радуга исчезла. Как и не было ее вовсе. Утих ветер. Ослабли руки на руле. Исчезла судорога, сковывавшая ногу. Я успокоился и спидометр снова показывал «140».

Миша проснулся возле окружной дороги Екатеринбурга. Я не сказал ему ничего. Главное — я довез его домой. Я не сдался.

Я подумал — когда-нибудь, может быть через год, я расскажу ему о том вечере. О ливне. О радуге. Мы были настоящими друзьями. Порой мы понимали друг друга без слов. Я думаю, Миша понял бы меня и на этот раз.

Я не успел. Спустя пять месяцев мы снова оказались в той же машине. Миша сидел за рулем. Я спереди справа. Сзади было еще двое. Шел первый снег. Мы ехали по той же дороге. На пологом повороте наша «шестерка» потеряла рассудок и юзом пошла в лоб самосвалу. Чуда не произошло.

Мне повезло. На месте «смертника» я отделался всего лишь переломами. Мише и двоим другим спутникам не повезло. Совсем. Но это уже другая история. Я не хочу и не буду ее вспоминать. Минуло три года, а мне больно. И легче не станет.

Когда до удара оставалось меньше секунды, мы с Мишей переглянулись. В последний раз. Я не знаю, о чем думал он.

Я вспомнил о радуге. Мне нет смысла врать.

Яблагодарен Русской Православной Церкви. Я благодарен правой, левой и центральной прессе. Я благодарен НТВ.

Я безмерно благодарен всем, кто на протяжении длительного времени концентрировал внимание общества на фильме Мартина Скорсезе «Последнее искушение Христа». Вы оказали нам неоценимую услугу. Кому — нам? Отвечу — всем, ныне живущим и — думающим.

Спасибо Церкви. Трудно было сделать более правильный, более действенный ход для того, чтобы даже те, кто в повседневной жизни мало задумывается о Вечном, все же заметили и захотели включить телевизоры.

Спасибо прессе. Все ходы, все нюансы этой почти детективной истории — показывать или не показывать, кто прав и кто виноват; наконец, кто же в конечном итоге одержит победу — все это было как на ладони. Без поддержки прессы фильм Скорсезе навряд ли получил бы такую представительную аудиторию, какую он — получил.

Наконец, спасибо НТВ. Спасибо за публичный суд над картиной. Некоторые называют этот суд балаганом. Пусть будет так. Балаган — опять же — добавил к аудитории по меньшей мере несколько десятков тысяч зрителей.

Фильм был показан полностью — без купюр, практически без рекламных вкраплений. Я записал его на кассету — от начала и до конца. Теперь он стоит на моей полке рядом с другим фильмом на ту же самую тему. С фильмом Андрея Тарковского «Жертвоприношение».

Два фильма — почти близнецы. Два фильма, породненных смыслом и разделенных судьбой. Два откровения.

Человек смертен. Поэтому — ему нужно спешить. Спешить делать. Что именно — делать? Это каждый человек решает сам. Формула «спешить делать добро» давно набила оскомину и превратилась в расхожий штамп. Нужны ли нам штампы?

Современный человек живет по принципам. Заработать, накопить, сохранить, преумножить. Мое, не дам, пошел вон, уничтожу. Я и все остальные. Улыбаюсь, ненавижу, перегрызу глотку. Иногда — люблю. А если все же спросить, что означает — «люблю»?

Я — обречен на успех. У меня белые зубы и широкая голливудская улыбка. У меня нет времени. Я очень занят. У меня автомобиль, еще автомобиль, пейджер, сотовый телефон, офис, еще офис, отель «пять звезд» на выезде, первый салон в самолете, счета в приличных банках. У моей возлюбленной длинные стройные ноги и большая грудь. Мне есть за что себя уважать. Я — соль земли. За мной — будущее, такое же, с белыми зубами и широкой улыбкой, как и я сам.

Пусть — утрирую. Но рекламные ролики, бомбардирующие нашу чувственную сферу уже много лет, формируют именно такое «я».

Глобальный комплекс собственной сверхценности, в тени которого теряется даже пресловутая «американская мечта», претендует на мировое господство. На господство в умах.

Can't you see

It all makes perfect sense

Expressed in dollars and cents

Pounds, shillings and pence...

Поэзия — поразительна лаконичностью. То, на что у меня ушло четыре абзаца, Роджер Уотерз уложил в четыре короткие строчки.

И вот — появляются двое. Не боги — человеки.

Им было СЛОВО. Одному — из Назарета. Обычному, заблуждающемуся, грешному. Молодому. Вся жизнь впереди. Другому — бывшему актеру, режиссеру, театралу. Шестьдесят лет. Дом в шведской глубинке. Молодая жена. Сын. И тоже — так много еще не сказано, не сделано. Так много нужно успеть.

Им было СЛОВО. Короткое и емкое. Ты можешь остановить Апокалипсис — сказано каждому из них. Ты МОЖЕШЬ. Но для этого ты ДОЛЖЕН. Должен заплатить ЦЕНУ. И заплатишь ее — только ТЫ. Только ты потеряешь все, что у тебя было, есть и может быть. Никто не заметит. Никто не поблагодарит. Твой поступок — для всех, ради всех — останется только с тобой.