Михаил Зуев - Седьмое дао дождя

Лешкина спешка кончилась, и кончилась на целые сутки. До следующего дежурства, которое точно обещало не быть таким внезапным, таким натужным и таким длинным.

Дверь хлопнула в очередной раз, и выпустила Рустема. Был Рустем сутул, как и положено людям титанического роста, сухощав и весел. Заметив Лешку, и, улыбнувшись еще шире, чем за мгновение до этого, он пошел к Лешкиной лавочке танцующей морской походкой, шоркая по асфальту старыми найковскими галошами сорок восьмого размера.

— Э-э-эй, отрок Алексий, — певуче протянул он, лучась карими добрыми глазами и светясь каждой морщинкой на смуглом скуластом лице, — а не выдашь ли ты мне закурить?

С этими словами Рустик плюхнулся на жалобно заскрипевшую лавочку и опустил свою громадную ручищу Лешке на плечо.

— My pleasure, Рустем Сергеевич! — ответствовал Лешка, выдергивая пачку с верблюдом из кармана своего видавшего виды вельветового соломенно-желтого пиджака.

— Ну, брат, ну и умотались же мы с тобой на этот раз, — выдохнул Рустем вместе с клубом ароматного расслабляющего тело и душу дыма.

— Да, кто бы ожидал, что так получится, — отозвался Лешка, глядя в высокое чистое небо, где медленно таял-растворялся перистый след от пролетевшего реактивного самолета. — Ты в какую сторону сейчас? К метро?

— Наверное, — согласился Рустем.

— Ладно, тогда пошли, — отряхиваясь, поднялся с лавочки Лешка.

Они вышли на проспект и неспешно взяли курс в сторону «Октябрьской».

Хорошее, свежее, холодное, настоящее «Жигулевское» продавали прямо с машины. Крепкий мускулистый мужик работал молча, сосредоточенно и очень быстро, так что очередь рассасывалась, даже и не пытаясь образовываться. Запотевшая дюжина быстро перекочевала в портфель и сумку, а в скверике Горного Института самая дальняя и потому самая уютная лавочка оказалась — как по мановению волшебной палочки — совершенно свободна.

По первой бутылке выпили молча, быстро, не ощущая вкуса — просто утоляя жажду, всегда присутствующую у людей, которым пришлось отпахать полутора суток. Вторая упала вслед за первой, а третью можно было уже медленно, с наслаждением, открыть и расслабленно поставить перед собой на асфальт.

— Вот ты зря кипятишься, отрок Алексий, — Рустем закинул ногу на ногу и стал похож на удивительную мудрую цаплю, почему-то сложенную под углом в девяносто градусов. — Ты зря, зря, — повторил он. — Ну что тебе проку цапаться с ученым секретарем? И это перед самой защитой, кандидат ты наш без-пяти-минутный! Огребешь ведь по первое число, потом жалеть будешь страшно. Кстати, насчет первого числа. Защита-то когда?

— Угадал, первого, — буркнул Лешка, доставая очередную сигарету. Его лоб вспотел, щеки покраснели, а карие глаза приобрели несколько лихорадочный блеск. Лешка нервничал.

Рустем поднял бутылку и сделал гигантский глоток. Удовольствие, полное спокойствие и расслабление были написаны на его красивом скуластом лице.

— Да иди ты, Рустик, — огрызнулся Лешка, клацая зубами по бутылочному горлышку, — здесь дело принципа.

— Если ты считаешь это принципом — твое дело. Ведь кто мы им? Рабочие лошади! Ты понял, отрок Алексий? И ничего от твоего кандидатского диплома не изменится. Ровным счетом ни-че-го. Наше дело — пахать, а их дело — представительствовать. Наше дело — больных лечить, а вот их дело — по конгрессам в нью-йорках ошиваться.

— Рустик, — внезапно спросил Лешка, — а ты Нью-Йорк видел?

— Видел, — усмехнулся Рустем. — Издалека. Мы на рейде стояли полторы недели. Все видно было, начиная со статуи Свободы.

— Слушай, — Лешка внезапно изменился в лице, — слушай, Рустик, а, может, ну его все к чертовой матери? А? Смотри — вот я сейчас защищусь. Ну, отдохну, погуляю, отпуск возьму. Ну, еще полгода пройдет. Ты-то по контракту когда в следующий раз уходишь? Аккурат через полгода. Может, возьмешь меня с собой? У вас же там целая флотилия! Неужто нигде судовые хирурги с кандидатскими дипломами не нужны? А, Рустик?

— А тебе это надо? — спросил Рустик, откупоривая по следующей. Тебе, господин-до-старости-второй-ассистент, тебе это надо? Ты уверен? А то потом будешь меня клясть — днями и ночами. Это ж не игрушки. Контракт-то годовой, без права увольнения по собственному. Выдержишь, светило?

— Не знаю, — честно сознался Лешка и присосался к бутылочному горлышку, причмокивая, словно грудной младенец.

— Ладно, подумай хорошо. Время еще есть.

Так кончилась дюжина, и, пока Лешка бегал в Горный за облегчением, Рустем ненадолго исчез и вернулся, отягощенный еще шестью настоящими свежими холодными «Жигулевскими».

Ехать по домам как-то расхотелось. Обычно немногословный доктор Рустем разговорился. В трех годовых вояжах в качестве судового врача повидал он действительно много. Теперь же воспоминания стали какими-то особенно свежими, выпуклыми, красочными, а в Лешкином лице он нашел действительно благодарного слушателя.

***

Возле входа в ресторан правого крыла гостиницы «Украина» стояла недовольная голодная очередь. Мордатый халдей в грязной ливрее работал скрипучим засовом, впуская нужных и важных, и осаживая прочих.

Лешка вылез из тачки следом за Рустемом.

— О! У дверей заведенья народа скопленье, — он тренькнул правой рукой по воображаемой гитаре и повернулся к Рустему. — Рустик, не забудь мой портфель! Я ща!

Относительно твердой походкой он подошел к дверям и с междометиями «прстите-звините» стал протискиваться к стеклу, за которым нес трудную службу хранитель храма чревоугодия.

Дверь приоткрылась.

— От-тец-ц, мы к Вадику из оркет-стра. Ой, из оркест-ра! Ну, неважно! На нас заказано, — выдохнул он в дверной проем.

Через пару минут засов открылся снова, и довольный Вадик замахал Лешке с Рустемом. Здоровенный саксофон, похожий на отбойный молоток, болтался у него на груди, колышась в такт движениям рук.

Знакомая официантка Нина наметала на столик возле самой сцены тарелок, вилок, ножей и бутылок на удивление быстро. Коньяк был, как и полагается, теплым, водка — холодной, минералка — бурливой, заливное — упругим. Народ в зале, как и полагается к девяти вечера, был уже в сильной кондиции, посему через раз требовали «Феличиту», «Yesterday», «Белые Розы» и еще какую-то тошнотворную попсню. Вадик трудился в поте лица и лишь изредка подмигивал бывшему однокласснику Лешке, с которым всю школу просидел за одной партой.

— Ты понимаешь, Рустемчик, — выписывал невообразимые фигуры Лиссажу кончиком вилки в воздухе Лешка, стараясь перекричать очередную «Феличиту», — вот два дня назад по ящику «Маленькую Веру» Пичула крутили, да?! Блин, какая жизнь?! Какая?! Сплошная ж тошнота! Девчонка, да, классная, класснец просто, и что с ней жизнь эта поганая сделала? А? Что?! Ни просвета, ни привета!