Михаил Зуев - Седьмое дао дождя

А еще Тонино написал Андрею стихи.

Андрей: Прочти мне еще раз то стихотворение.

Тонино: Какое?

Андрей: Про пальто.

Тонино: А-а-а... Хорошо.

Я не знаю, что такое дом

Пальто?

Зонт, чтобы укрыться от дождя?

Я наполнил его бутылками

Лоскутками тканей

Занавесками

Веерами

Мне кажется, я не хочу из него выходить

Значит — это клетка?

И она закрывается за всеми, кто в нее попадает?

Даже за такой птицей, как ты?

С заснеженными крыльями...

Но то, что мы с тобой говорили друг другу

Слишком легкая материя...

Она не может оставаться взаперти.

Тонино хотел показать Андрею пол виллы, расписанный, как будто на нем лежат настоящие лепестки роз, разбросанные полуденным ветром. Но управляющий не пустил Тонино и Андрея — хозяйка была в отъезде. А потом Андрей снял «Ностальгию», «Жертвоприношение», заболел и умер в Париже. Он так и не увидел этого пола.

Слишком легкая материя...

А я успокоился. Я вышел из дома и поехал. Я думал, меня не пустят. На моей машине нет пропуска. Но они открыли ворота, и меня пустили без пропуска, по номеру. Мы говорили час, а потом я поехал домой. Окна были открыты. Я гнал сто семьдесят по кольцевой. Мне было хорошо и ветрено. Так я провел воскресенье.

Слишком легкая материя...

История моих взаимоотношений с вычислительной техникой началась в 1984 году. Точнее, весной 1984-го. У меня не было 286-го. Их тогда и в природе-то не существовало.

Мой первый компьютер назывался APPLE ][ PLUS. Скобочками писалась римская двойка. Было в нем богатства — процессор Motorola 6502, 64 килобайта оперативной памяти, два пятидюймовых дисковода, немного упругих коричневых клавиш с белыми буквами и цифрами, монитор «зеленое на черном» и матричный принтер на 80 позиций. Всё.

Посмотрите на мое «Яблочко». Чтобы найти его фотографию, лазил по Интернету около 20 минут. Да, времена меняются. Так пишется история.

Не правда ли, симпатичная машина?

Компьютер был куплен за бешеные деньги (что-то около 20 тысяч долларов) в лабораторию, где я тогда работал. Купили его через Финляндию, в связи с американскими ограничениями на экспорт передовых технологий в Советский Союз.

В лаборатории, в углу стоял шкаф — отечественная «Электроника-80». Правда, запустить его так и не сумели. А вот «Яблочко» — работало.

Из программного обеспечения на машине имелся зашитый BASIC с вкусным названием APPLESOFT, операционная система APPLE DOS, и... А, собственно — и всё. Больше ничего не было. Не было даже игрушек. Операционная система CPM и FORTRAN-IV появились у нас только спустя 8 месяцев.

Зато — к машине прилагались два толстых тома технической документации. Естественно, на английском.

К «Яблочку» мы вдвоем с моим коллегой-инженером, прикипели окончательно и бесповоротно, с первого дня знакомства — когда открывали ящики. Как оказалось, на год с лишним.

Это было безумием чистой воды.

Посудите сами. Два молодых человека, соответственно 22 и 24 лет — не уроды, не монахи, не трезвенники, не женоненавистники — целый год вели абсолютно ненормальный и аморальный образ жизни.

Мы не вылезали из-за стола, на котором гордо возвышалось наше «Яблочко». Мы работали ночами — потому что днем проклятое начальство заставляло исполнять еще и прямые служебные обязанности. Мы грызли бутерброды и плавленые сырки по 28 копеек — рядом с машиной. Мы варили кофе — рядом с машиной. Наконец, даже медицинский спирт смешивали с водой в пропорции 50 на 50 — тоже рядом с машиной. Я уж не говорю об электробритве (одной на двоих) и зубных щетках (к счастью, индивидуальных) — эти принадлежности, вместе с банкой одеколона (опять же, общей) лежали в ящике стола. Какого? Правильно — на котором стояла машина.

Что такое «прикладное программное обеспечение», мы знать не знали и ведать не ведали. Все было просто. Даже примитивно. Есть задача — пишем под нее программу. Именно — «программу». Слова «софт» и «софтвер» внедрились в русский язык позже.

Всё — впервые! Какое захватывающее, неземное чувство!

Вариационная статистика? Пишем сами.

Математическое моделирование? Снова — пишем сами.

Текст ввести и распечатать? Вот это уже задача на две недели. Потому что сначала нужно самим написать текстовый процессор, потом — вручную нарисовать русские буквы для экрана, потом — те же буквы для принтера, а уж потом — вводить текст и его печатать.

Шрифт у нас был — ОДИН! Весь из заглавных букв. Потом стало стыдно. Нарисовали еще и строчные. Но шрифт все равно оставался один-единственный.

Это было прекрасное и безумное время. Мы программировали практически всё. Появление компилятора с бейсика (вместо опостылевшего интерпретатора) было воспринято как революция. Мы зачитали два толстых тома, прилагавшихся к «Яблочку», до дыр. Это не фигура речи. Это правда.

Попутно, конечно, выучили английский, с которым в «дояблочную» эру что у меня, что у моего коллеги были весьма натянутые отношения — несколько выше уровня «зе пен из он зе деск».

Где-то через полгода у нас открылось нечто вроде неформальной тусовки по ночам. Земля слухами полнится — и к нам потянулись «безкомпьютерные» аспиранты, для которых получение времени в институтских ВЦ было проблемой.

На машинке с 64 килобайтами оперативки было сделано ЧЕТЫРЕ кандидатские диссертации. Именно сделано, а не напечатано. Были задачи, которые «Яблочко» считало по 5-6 часов. Стрекот принтера, выплевывающего на бумагу посчитанную задачу, был сигналом к тому, чтобы сдвинуть бокалы. Извините, приукрасил — роль бокалов исполняли обычные химико-медицинские мензурки. Нам крупно повезло, что первую «яблочную» игрушку мы увидели только спустя год работы. Если бы мы начали с игр — навряд ли бы мы смогли освоить программирование.

Одного только нельзя было делать за «яблочным» столом. Да, да, да...

Мы познакомились в метро, на «Тургеневской».

Собственно, я ей был безразличен. Судя по тому что, увидев ее на противоположном эскалаторе, я уже через две минуты, преодолев все заслоны и турникеты, взял на абордаж двери вагона, в котором она мирно собралась уезжать — она не была безразлична мне. Душа пела. Остапа несло.

Она была очень пунктуальна. За короткую историю в шесть свиданий она ни разу не опоздала больше чем на десять минут. А говорят — так не бывает.

На седьмой раз мы должны были идти в театр. До начала спектакля оставалось три часа. Мы встретились в центре зала на «Новокузнецкой» и я сказал: