Михаил Зуев - Седьмое дао дождя

Тем временем началось обсуждение планов на ближайшее будущее. Вопрос ставился ребром — чем заняться прямо сейчас? Один из нас, серьезный молодой человек из Волгограда, пробасил: «Я бы... м-м-м... посетил восточный базар. Все же — экзотика...» На что ему тут же возразили, что в Ашхабаде есть еще и музеи, в том числе и фабрика ковров (ручная всемирно известная туркменская работа — прямо на ваших глазах!), объединенная с музеем. Мнений было много. Наконец дошел черед и до меня. Оглядевшись вокруг, я выдохнул: «Мужики, а я бы пошел — пива выпил». Мое предложение было встречено с явным энтузиазмом, причем практически всеми присутствующими. Культурная программа единогласно была перенесена «на потом», и мы отправились на поиски. Уличные «бочковые» точки были отвергнуты сразу и без сожаления по соображениям эпидемиологии и гигиены. Спустя каких-то десять минут мы набрели на симпатичный подвальчик, из которого торчало забрало огромного японского кондиционера и многообещающе пахло свежим пивом. После того, как все мы проследовали по полутемной круто уходящей вниз каменной лестнице, помещение, доселе пустовавшее и жившее само для себя, оказалось немедленно на пределе вместимости. Впрочем, повеселевшего бармена это обстоятельство даже радовало, судя по его широкой гостеприимной улыбке, висевшей, как улыбка Чеширского Кота, в полумраке заведения.

За нашим столом, справа от меня, оказался молодой человек, сразу привлекший мое внимание. За несколько перемен пустых кружек на полные мы успели выяснить, что его зовут Александр — а проще, Саша; что занимается он оперативной хирургией, давно и серьезно; что приехал он из Днепропетровска; что отец его — хирург в центральной районной больнице под Кременчугом; что в Днепропетровске осталась его однокурсница и молодая жена — Вита, и что вообще наши взгляды на жизнь во многом совпадают. Саша чем-то был схож с молодым Раймондом Паулсом — серые глаза с лукавыми огоньками, загадочное особое выражение лица, густые усы — словом, «держись, девчонки!». Мы долго беседовали о нашей научной работе — оказалось, что оперативная хирургия и экспериментальная физиология действительно имеют много общего. Тем временем, компания распалась на отдельные группы, которые потихоньку время от времени стали направляться к выходу. Вышли и мы. Улица встретила нас палящим зноем. Мы медленно пошли к центру города, заходя по пути в магазины, разглядывая фасады домов и просто наблюдая незнакомую нам среднеазиатскую жизнь. Чего стоили хотя бы ковровые дамские сумочки и традиционные украшения на женщинах! Это нужно видеть — любые описания бледны и бессмысленны.

Вечерело, когда мы остановились и посмотрели друг на друга. «Слушай, — сказал Саша, — у нас же восемнадцать человек в комнате, и все такие деловые — точно ведь, ничего на вечер не возьмут». Я согласился. Недолго думая, мы зашли в ближайший магазин и запихнули в единственный на двоих кейс шесть литровых бутылок «Чинзано», неизвестно каким образом оказавшегося в рядовом ашхабадском продуктовом магазине образца 1983 года. По пути домой кейс открылся, и две из шести были похоронены нами на месте по причине безвременного и бездарного «разбития».

На порог комнаты мы вступили с видом гонцов, принесших благую весть. В дверях возникли одновременно, держа в вытянутых руках драгоценный дипломат — прямо как Рабочий с Колхозницей перед входом в ВДНХ. «Ребята, а мы, того... взяли, в общем» — возгордился я, обводя доблестную публику взором благодетеля. Ближайший к нам будущий доктор из Тюмени, с усами Тараса Бульбы, величественным жестом поднял руку и сделал легкое движение в сторону единственного в комнате платяного шкафа. Двое играли в шахматы, остальные давали советы, причем обеим сторонам по очереди. Было весело.

Следуя указующему жесту, мы подошли к шкафу и распахнули створки. Ставить наш груз было некуда — не громоздить же второй ярус. А потом — потом мы пели «Мишель» под гитару безо всякого, тогда еще неизвестного, караоке, травили анекдоты, снова пели; но со всем «взятым», тем не менее, справились успешно.

Через год, после выпускного, я сел на самолет и полетел в Днепропетровск, к Саше. Добравшись на «Ракете» по Днепру до Кременчуга, мы провели две незабываемых недели в доме его родителей, валяясь с утра и до вечера под старенькой жигулевской «копейкой», которая очень любила наше внимание. В результате перебора двигателя несколько раз удалось даже и проехаться без приключений, если не считать лопнувшего на полном ходу заднего правого, и тормозного пути по синусоиде, чуть было не закончившейся в приличном кювете.

Прошло время. Саша покинул кафедру оперативной хирургии, где работал ассистентом, совмещая преподавательский труд с работой хирурга в областной больнице, защитил кандидатскую по лазерной хирургии. Теперь он — один из ведущих легочных хирургов Днепропетровска. Александра Анатольевича Суховершу знают и уважают. Жизнь его состоит из дежурств и плановых операций, плановых операций и дежурств. Конечно, нелегко — годы сил не прибавляют, солидности да объема талии, разве что. Как врач — вопроса нет, человек состоялся. Видимся редко. Москва теперь от Днепропетровска дальше, чем была. Жизнь такая. Только иногда, мелькнет вдруг при встрече его озорная улыбка — и вспоминаю тот подвальчик, общежитие, песни «Битлз» под гитару и непередаваемый запах весенних цветущих ашхабадских улиц.

Однако, и на «Ай Файв» бывают неожиданности. Проблесковый маячок, транспарант — «Снижайте скорость». Через сотню метров — то же самое. И еще через сотню. Проверка на дорогах — калифорнийский вариант. Переносными заграждениями оставлено три полосы из шести. Возле каждого узкого проезда — полицейский. На обочине — три или четыре «форда» с включенными мигалками. Чуть поодаль — автобус с надписью «Полиция Округа Сан-Диего», двери открыты, сидят люди в форме и с карабинами на коленях. Видно, шутить не собираются. Пристраиваюсь в хвост большому джипу, из-за заднего стекла на меня с интересом смотрит большая дружелюбная колли. Улыбаясь, открываю боковое стекло. Руки повыше на руль. Газ, тормоз, снова газ. Очередь двигается медленно. И вот — я первый. Джип, плавно просев на задний мост, набирает скорость. Тормоз. Короткий взгляд из-под фуражки на номерной знак. Что смотреть — у рент-э-кара номера особые, все сразу понятно. Взгляд в лицо, тут же — в ориентировку. Снова оценивающий взгляд — теперь уже в профиль. Видно тот, на фотороботе, тоже с бородой. Взмах руки — как приветствие и извинение за нечаянное беспокойство. Гуд лак! Путь свободен. Газ — на полную, на этот раз никаких тормозов.

В известную на всю страну клинику я пришел после трехлетней «обязаловки по распределению», пришел в ординатуру, сам, с улицы. На меня посмотрели, меня послушали, спросили, прошло ли три года после института, вежливо поинтересовались семейным положением. Сыну полгода, отвечаю, хочу у вас учиться. Возражений нет. Принят. Как, оказывается, все просто, когда обязаловка кончилась. Три года назад, сразу после института, в ординатуру, да еще в такую — не пробиться. А теперь — как в кино — ю ар вэлкам! Походив с полгода по разным отделениям — циклы профориентации для начинающих — остаюсь в отделении реанимации и интенсивной терапии. Название серьезное, нужно соответствовать... Что здесь делают классно — так это два дела. Больных лечат и... кроссворды щелкают, как семечки. Причем, что больных, что кроссворды — любые. Вот уже ко мне и «сэнсэя» приставили — чтобы по неопытности не испугался и чего-нибудь такого не сотворил. В институте об этом можно было только мечтать — в группе 16 человек и всего один преподаватель. А здесь — индивидуальная форма обучения. Не верится даже как-то.