Жамбын Пурэв - Гром

Я ушам своим не поверил, тихонько подошел ближе и слышу, второй лама ему отвечает:

«Что толку теперь говорить об этом. Раз китайцам неугоден, ничего не поделаешь. Придется ему уйти». «Что правда, то правда, — говорит первый. — Китайцы об этом прямо сказали в своем послании».

«А что там в этом послании? — спросил второй. — Я, по правде сказать, не знаю».

«В нем говорится: «Срединное государство выражает глубокое удовлетворение восстановлением вечных дружеских отношений между Поднебесной и Внешней Монголией и будет способствовать укреплению единой семьи наших народов. Вам, святейший богдо-гэгэн, сохраняются все титулы, ибо у Срединного государства нет основания в чем-либо вас обвинять. Прочные узы, связывающие наши государства, ослабли, исчезло доверие. Вы, святейший богдо-гэгэн, были введены в заблуждение людьми неразумными, ваном Ханддоржем, сайн-нойон-ханом Намнансурэном, так называемым ваном, а на деле простым кочевником Дамдинсурэном. Их дальнейшее пребывание на занимаемых постах недопустимо. Все эти господа заслуживают самой суровой кары за свои преступления, направленные на раскол нашей единой великой державы».

«Да, яснее не скажешь, — проговорил второй лама. — Только наш богдо-гэгэн благоволит к сайн-нойон-хану, снимать Намнансурэна с поста премьер-министра не собирается. А да-ламе, видно, эти слова пришлись не по вкусу…»

— Вот, дорогой Жаворонок, что мне довелось сегодня услышать, — сказал Со дном. — Может, рассказать обо всем министру? Как думаешь?

— Наш господин и без тебя это знает, — ответил Батбаяр. — Потому и сказал, что скоро поедем домой. Да и зачем господину оставаться на своем посту? Чтобы ходить в холуях у китайцев?

— Может быть, ты и прав, — после некоторого молчания проговорил Содном.

Через несколько дней премьер-министр Намнансурэн, министр иностранных дел Ханддорж и военный министр манлай-батор Дамдинсурэн подали в отставку. Говорили, что они сделали это по собственному желанию, но Батбаяр знал, почему так случилось. «Хорошо, если на этом все кончится, — думал он. — Не дай бог, чтобы господина постигла участь его бывшего приближенного гуна Хайсана. Говорят, он узнал, что да-лама шанзотба обрюхатил свою служанку, а дочь, которую она родила, подарил своему приятелю-китайцу. Опасаясь, как бы Хайсан не дал делу огласку, шанзотба оклеветал его перед богдо-гэгэном, обвинив в государственной измене. Хайсана схватили и бросили в тюрьму. Да, с этим шанзотбой надо держать ухо востро…»

Наконец-то настал день, когда Батбаяр, сопровождая своего господина, теперь уже бывшего премьер-министра Монголии Намнансурэна, увидел родную и знакомую с детства долину реки Онги. Устланная белым цветочным ковром, она, казалось, раскрыла объятия навстречу своему сыну.

На просторном дворе господского поместья Аюур бойда без конца кланялся Намнансурэну. Потом подошел к Батбаяру.

— Как доехал, сынок? — лицо его расплылось в умильной улыбке. — Давно ты у нас не был. А бойкий ты у нас. Уехал на запад простым цириком, а возвращаешься с востока, и не как-нибудь, а в свите самого господина. Дошли до нас слухи, что вместе с господином ты чуть ли не полмира объехал, даже в России побывал. Молодец! Мать твоя жива, здорова. Недавно заходил к ним…

Аюур бойда запнулся и, не зная, что бы еще такое сказать, заторопился, будто по делам.

Батбаяр, зная лисьи повадки своего прежнего хозяина, нисколько не удивился такому ласковому приему. Аюур бойда же, видно, решил окончательно поразить Батбаяра своим гостеприимством: в юрте, где разместили телохранителей Намнансурэна, он велел приготовить для него деревянную кровать и поставить ее на самом почетном месте — в хойморе.

Тем временем хозяева отобедали в своих покоях и отдыхали. Улучив минутку, Аюур бойда пригласил Батбаяра к себе в небольшой деревянный дом, где жил все эти годы.

— Присаживайся, сынок. Видно, устал ты с дороги, проголодался. Я велел приготовить для тебя обед.

Старик поставил перед Батбаяром тарелку с дымящейся бараниной, а рядом — кувшин с холодным кумысом.

— Ты не стесняйся, сынок. Ешь, ешь. — Аюур бойда достал графинчик с молочной водкой, разлил по пиалам и, поднеся Батбаяру, сказал: — Отведай. Это наша Дуламхорло своими руками делала.

От водки старик стал еще более разговорчивым.

— Любо-дорого на тебя смотреть, Батбаяр. Господин тебя ценит, да и сам ты парень не промах. Чего только ни повидал, когда ездил с господином. Так мы за тебя радовались, когда узнали, и говорим с женой: «Господин у нас мудрый, сразу отличит хорошего человека от плохого». А наш Донров так и остался непутевым. — Аюур бойда безнадежно махнул рукой. — Много о себе понимает, мать с отцом ни во что не ставит. Только и слышим от людей о его проделках. Чего-то мы с женой не доглядели. Вот и сел он нам на шею…

Странно было Батбаяру слышать от своего бывшего хозяина подобные речи. «Неужели Аюур бойда на старости лет решил покаяться? А может, это он юлит, потому что сынок его снова где-то напакостил?»

Аюур бойда то и дело подливал себе то водку, то кумыс. В конце концов он изрядно захмелел и, склонившись над столом, из-под тяжелых век сверлил Батбаяра своими мутными глазами. От его колючего взгляда Батбаяру стало не по себе, и он подумал: «Этого человека надо постоянно остерегаться».

— А мы недавно перебрались на летнюю стоянку, — еле ворочая языком, продолжал Аюур бойда. — Теперь все наши в Бадае. Тебе повезло, сынок: лето выдалось нынче хорошее. Поезжай-ка ты в Бадай, попьешь вдоволь кумыса, покатаешься на лошади. Выбирай любого жеребца из моего табуна, какой понравится, не стесняйся. Одним словом, отдыхай. А то, не ровен час, опять уедешь в столицу. Такая уж наша доля — всегда быть рядом с господином.

От этих слов подозрения Батбаяра рассеялись, он поблагодарил старика за угощение и пошел спать.

На следующий день Батбаяр отправился к Намнансурэну. Тот разрешил ему взять жеребца из его табуна и съездить на полмесяца домой.

— Дай Жаворонку побольше конфет и печенья. Пусть угостит соседских ребятишек, — приказал Намнансурэн Аюуру бойде.

— Будет сделано, мой господин, — ответил казначей с поклоном, видимо, задетый за живое столь благосклонным отношением хозяина к простому слуге. Аюур бойда даже в лице изменился. Но Батбаяр ничего не заметил. Ему сейчас было не до старика. Он рвался домой, чтобы поскорее увидеть жену, и вечером того же дня отправился в путь. Он переправился через реку Онги, затем во весь голос затянул свою любимую песню и погнал коня вперед. Перевалив через Хангайский хребет в районе Хятруна и обогнув сопку Хоргой хурэм, Батбаяр решил дать отдых взмыленному коню. К тому же впереди уже показался тот самый скалистый утес, возле которого они с Лхамой провели свою первую ночь. Он помнил все до мельчайших подробностей: как они скакали вдвоем на одной лошади, как он обнимал Лхаму, а она смотрела на него своими большими, чуть испуганными глазами. «Странно, — думал Батбаяр, сидя у утеса и дымя трубкой. — Как давно все это было, а кажется, будто вчера…»