Жамбын Пурэв - Гром

После этих слов старик почувствовал угрызение совести и сказал:

— Как легко, однако, ошибиться в человеке… — Ведь он был уверен, что Батбаяр, узнав о случившемся, бросит его дочь. Батбаяр понял, что творится в душе старика. Да и сам он был не так уж мирно настроен, как это могло показаться на первый взгляд.

— Как бы то ни было, мы еще встретимся с этим Донровом и поговорим как мужчина с мужчиной, — решительно заявил Батбаяр. — Всякие скоты будут поганить наши дома, позорить наших жен, а мы что же, должны молчать? Нет уж! Судиться я с ним не стану. Закон все равно будет на его стороне, да и вас на всю округу ославишь. Но защитить честь жены — мой долг!

Видя, как распалился зять, Дашдамба стал его урезонивать:

— Твоя мать и мы с моей старухой жизнь прожили. Нам уже ничего не страшно. А вот вам, молодым, еще жить да жить. Так что, сынок, прежде чем действовать, все хорошенько обдумай. А о нас не беспокойся. Куда ты, туда и мы.

И Батбаяр уже не в первый раз подумал: «Умный у меня тесть, рассудительный. — Он с благодарностью посмотрел на Дашдамбу-гуая. — Понимает, что, нацепив на шапку этот стеклянный жинс, я не стану, как другие, ни перед кем пресмыкаться, даже перед ханом, а сам смогу за себя постоять».

— Донров — трус, он побоится встретиться с тобой с глазу на глаз, — продолжал Дашдамба. — Видел, как он удрал, заметив тебя? Но и ты, сынок, не давай волю гневу. Не ровен час, и оступиться можно. Вот о чем лучше подумай. С каждым годом нам все трудней и трудней становится жить при семье Аюура бойды. Хозяйство ханского казначея растет как на дрожжах. Вон у него какие юрты! А на наши посмотри — войлок как тряпка стал, весь латаный-перелатаный. Коз наших по пальцам пересчитать можно, да и те кожа до кости. А хозяйский скот в загоне не умещается.

Батбаяр оглянулся. Да, действительно, батрацкие юрты отличались от хозяйских, как небо от земли.

— Папаша тайком свозит сюда ханское добро, — говорил Дашдамба. — А сынок тут же сбывает его на стороне. Сундуки ломятся, а все мало!

Дверь хозяйской юрты отворилась, и из нее вышла Дуламхорло. Увидев Дашдамбу и Батбаяра, она быстро вернулась в юрту, подвязала пояс, надела торцок и чуть ли не вприпрыжку подбежала к Батбаяру. После традиционных взаимных приветствий Дуламхорло чмокнула его в лоб и игриво сказала:

— Настоящим мужчиной вернулся наш Жаворонок!

Хозяйка вела себя как ни в чем не бывало, будто понятия не имела о том, что натворил сынок. Батбаяр тоже ничем не выдал себя. Дашдамба одобрил его в душе. Разговор зашел о повседневных делах, о том, что лето обещает хороший нагул скота.

— Повезло тебе с погодой, — сказала Дуламхорло. — Попьешь кумысу, навестишь родных и знакомых. Чем не отдых! А вот наш бездельник от рук отбился. Вечно шляется где-то. Совсем дорогу домой забыл. А все отец — избаловал свое чадо. Теперь ума не приложу, что с ним делать. А ведь как было бы хорошо вам обоим оседлать резвых скакунов и в степь…

Батбаяр слушал Дуламхорло и вспоминал, что примерно то же слышал совсем недавно от ее мужа. Видно, сговорились, как держаться на случай, если вдруг приедет Батбаяр.

Дуламхорло, хорошо себе представляя, как настроен сейчас Батбаяр, решила о сыне больше не заговаривать и спросила:

— И надолго ты залетел в наши края, Жаворонок? Хоть бы до осени пожил. Какой у нас нынче кумыс! Зайдешь отведать или прислать тебе кувшинчик? Не стесняйся, заходи.

С этими словами она повернулась и, покачивая бедрами, пошла к своей юрте.

После объяснения с мужем у Лхамы отлегло от сердца, и, едва проснувшись, она вышла из юрты, щурясь под лучами яркого утреннего солнца. Словно впервые в жизни услышала она журчание реки, увидела вдали вершину Сарьдаг, почувствовала, какой свежий и чистый воздух в ее родном краю. Постояв немного на дворе, она вернулась в юрту, попила чаю, вплела в косы подаренный Батбаяром жемчуг — пусть видит хозяйка — и пошла доить кобылиц. Глядя на Лхаму, родные от души радовались, так проворны и легки стали ее движения, так заблестели ее глаза.

Дуламхорло сразу приметила украшение в волосах Лхамы и буквально сгорала от желания поближе его рассмотреть. Она налила в кувшин кумыс и подошла к Батбаяру, который сидел вместе с Лхамой на перевернутой корзине.

— Отведай, Жаворонок, нашего кумыса. Думаю, тебе понравится, — сказала она и повернулась к Лхаме: — Ой, какое замечательное украшение! Дай-ка посмотреть поближе.

Дуламхорло вытащила у Лхамы из косы нить жемчуга и принялась разглядывать.

— Какая прелесть! Точь-в-точь какой был у меня. Хотя нет, у того оправа была поизящнее, да и жемчужины побольше. Но этот мне тоже очень нравится.

Батбаяр и Лхама хорошо знали хозяйку. Что ей приглянулось, непременно отнимет, любым путем. Кто вправе носить дорогое украшение? Никто, только она. Так считала Дуламхорло, и если у кого-нибудь из женщин такое украшение появлялось, приходилось либо продать его Дуламхорло, либо запрятать подальше в сундук.

Над Онгинским монастырем сгущались сумерки. В монастыре затрубили в ритуальные трубы и рожки, возвещая о начале вечернего богослужения. Донров, ведя на поводу коня, вошел во двор, где стоял плохонький домишко отца. Лама-сторож, признав сына Аюура бойды, побежал к дому сайн-нойон-хана, чтобы позвать старика казначея. Аюур бойда тотчас же вышел. С толстой палкой в руках, которой он отбивался от бродячих собак, в непомерно длинном дэле, испуганный, бледный, он походил на кладбищенского вора. Они вошли в дом. Аюур бойда, глянув на сына из-под тяжелых век, спросил:

— Что-нибудь случилось дома? — на языке вертелся совсем другой вопрос: «Как Батбаяр? Не от его ли ножа ищешь ты здесь спасенья?»

— Все в порядке, — ответил Донров.

— Какого же черта ты вызываешь меня сюда, вместо того, чтобы явиться прямо в дом хана? — обозлился Аюур бойда.

— Как ты не понимаешь, отец! Нельзя мне сейчас попадаться на глаза дружкам Батбаяра.

— А сам-то он приехал домой?

— Приехал. Куда он денется.

— Виделись вы с ним?

— Ты что говоришь, отец?!

— Ничего особенного. Встретились бы, поговорили.

— Вот простота-то… Ты что, ничего не знаешь?

— Что-то припоминаю. Мать говорила. Опять напакостил, сукин сын. Значит, не встретились?

— Какое там! Смотрю, слезает с коня — важный такой, на шапке жинс. Ну, я тут же ускакал, только меня и видели.

— А сюда зачем пожаловал? Нет чтобы встретиться с Батбаяром, как подобает мужчине! Куда там, убежал как последний трус. Заячья твоя душа!

Донров сидел молча, уставившись в пол. Аюур бойда достал из кожаного чехла, украшенного искусным орнаментом, трубку с длинным каменным мундштуком, набил ее табаком, закурил.

— Поделом тебе! Сам заварил кашу, сам и расхлебывай, — сурово сказал старик, а про себя подумал: «Не каждый может сына в люди вывести. Тяжелое это дело».