Жамбын Пурэв - Гром

Вот он и дома: ласкает слух журчание Орхона и курлыканье журавлей, радуют глаз поросшие тенистыми лесами величественные горы Хангая. На широком зеленом ковре долины белеют четыре юрты. «Пожалуй, самая большая из них и есть новая восьмистенка Аюура бойды, о которой он говорил мне», — подумал Батбаяр и на довольно большом расстоянии от нее увидел свою плохонькую юрту. Радость захлестнула Батбаяра: наконец-то он дома!

Из юрты выбежала мать в наспех наброшенном на плечи дэле.

— Сынок! Ты приехал? — вскрикнула она, надела дэл в рукава и только после этого обняла и поцеловала сына. Из соседней юрты, бросив половник и котел, — она готовила творог, — выбежала Лхама. Не передать словами радость, заискрившуюся в ее влажных от слез глазах!

Мать заметно поседела, еще больше осунулась, на лице прибавилось морщин. Не ускользнуло от Батбаяра и то, что Лхама, словно ребенок, то и дело смущенно отводит в сторону глаза. Ее густые волосы поредели, лицо было все в веснушках. Она исхудала, только живот заметно выдался вперед. Лишь глаза остались прежними: их теплый доверчивый взгляд, как и раньше, согревал Батбаяра.

— Эх, сынок, сынок, — с тяжелым вздохом проговорила Гэрэл. — Сколько мы тут без тебя горя хлебнули. Из-за меня, дуры, и жене твоей досталось. Ну да все теперь позади. Слава богу, дождалась я тебя. И к нам пришла радость!

Старуха засуетилась у печки. Тем временем в юрту вошли братья и сестры Лхамы. Начались расспросы, обмен новостями. Вдруг Батбаяр заметил в дверном проеме юрты Донрова, бегущего к коновязи. На нем был длинный, с разрезами по бокам дэл. Оседлав быстроногого коня, он умчался в направлении Онгийн хурээ. «Что это с ним? — удивился Батбаяр. — От меня, что ли, прячется?»

Вскоре пришла теща и тесть, только что вернувшийся с пастбища. Ханда расцеловала зятя и принялась расхваливать его на все лады. Обычно сдержанный и немногословный тесть, увидев белый стеклянный жинс на шапке Батбаяра, не отставал от жены.

— Здравствуй, сынок. Поздравляю тебя с повышением! Ты у нас и впрямь как перелетная птица. Оперился и полетел по свету. Мир посмотреть, ума-разума набраться — это дело хорошее, достойное мужчины. А у нас все по-прежнему. Слава богу, живы, здоровы. Ну, рассказывай, где был, что видел.

— Повидал я много, — сказал Батбаяр. — Но вот что я вам скажу: мало на земле мест, где была бы такая неразбериха, как у нас, в Монголии, где бы люди, которым, казалось бы, и делить нечего, вечно грызлись и топтали друг друга. Впрочем, ладно, не будем об этом.

Батбаяр раскрыл свою походную сумку и раздал всем свои немудреные подарки. Когда же очередь дошла до Лхамы и он протянул ей жемчужное украшение, та умоляюще на него посмотрела, словно хотела сказать: «Я не достойна твоего подарка, потому что не сохранила верность тебе, любимый». Не выдержав пристального взгляда Батбаяра, она отвернулась и тихонько заплакала. В юрте воцарилась напряженная тишина. Ее нарушил Дашдамба-гуай. Нервно теребя усы, он сказал:

— Жизнь, сынок, — непростая штука. Много в ней грязного, мерзкого. Но ты, я уверен, не падешь духом при первом же ударе судьбы.

Батбаяр понял: что-то случилось здесь, пока его не было, и обвел взглядом сидевших с мрачным видом родственников.

Когда все разошлись, с хлопотами по хозяйству было покончено и Батбаяр с Лхамой остались вдвоем, Лхама крепко обняла мужа, уткнулась лицом ему в грудь и дала волю долго сдерживаемым слезам отчаяния.

— Что с тобой, Лхама? — лаская жену, без конца спрашивал Батбаяр. Лхама никак не могла успокоиться. И лишь перед самым рассветом, едва слышно проговорила:

— Я тяжелая.

У Батбаяра перехватило дыхание. Он не знал, что делать, что говорить. Но усилием воли поборол минутную слабость и после некоторого молчания сказал:

— Что ж теперь сделаешь, Лхама. Ты только не плачь, не мучай себя.

Лхама была уверена, что Батбаяр ее оттолкнет, не захочет с ней говорить. Но, услышав слова утешения, почувствовав, что он еще крепче ее обнимает, успокоилась и с благодарностью взглянула на мужа.

— Я думала, ты… — дрожащим голосом начала было Лхама, снова брызнули слезы из глаз, и она спрятала лицо у него на груди.

«Бедная! Как она страдает! — думал Батбаяр. — Но ведь я тоже виноват. Порою, забывая ее, думал о Даваху… А что, если это ребенок Донрова? Нет, только не это». Он боялся спросить, но удержаться не мог.

— Когда это случилось? Кто отец ребенка?

— Мне тяжело об этом с тобой говорить, — сквозь слезы произнесла Лхама. — Но я должна рассказать тебе все, чтобы навсегда не потерять твоей любви, твоего доверия.

— Лхама, милая! Мы не должны скрывать друг от друга свою боль…

— Знаю, дорогой, знаю, только боюсь ранить твое и без того настрадавшееся сердце.

— За меня, Лхама, не беспокойся. У меня нервы крепкие. О себе подумай, — нельзя же так убиваться.

— Ну что ж, тогда слушай, — тяжело вздохнув, сказала Лхама. — Мы думали, ты скоро вернешься. Все ждали тебя. А ты как уехал, как будто пропал. Весной на Цаган сар [69] Цаган сар — белый месяц, праздник Нового года по буддийскому календарю. к хозяевам наехало много гостей, твоя мать весь день простояла у котла — пельмени готовила. Вспотела и вышла во двор, вот ее и продуло. Ночью у нее сделался жар, а через несколько дней она и вовсе слегла. Все сокрушалась, что не дождется тебя. Отец мой принес ей лекарство, чтобы она пропотела. Я пошла к хозяйке попросить мяса на бульон, но ее дома не застала, она уехала на несколько дней к родным. В юрте никого не было, кроме Донрова, он топил печку. Я так обрадовалась, когда в ответ на просьбу он предложил взять из загона любого барашка. Но только было я собралась выйти из юрты, как он взял меня за руку, подвел к хоймору и погасил лампу. Я не сразу поняла, в чем дело, помню только, сердце бешено застучало, всю меня затрясло. Хочу закричать — ведь отец тут же, в соседней юрте — а не могу…

Голос Лхамы дрогнул, и она снова заплакала.

— Ну будет тебе, Лхама, успокойся…

Наутро, выйдя из юрты, Дашдамба увидел, что гость стоит на краю стойбища, курит и всматривается в даль. «Помирились, видно», — очень довольный подумал старик и подошел к Батбаяру. Они поговорили о том о сем, а потом Дашдамба сказал:

— Послушай меня, старика, сынок. Недобрыми вестями мы тебя встретили. Но хоть и молод ты годами, а немало пришлось пережить. Ума тебе не занимать. Сам понимаешь, был бы ты рядом, ничего не случилось бы.

Как бы то ни было, Лхама пострадала из-за матери Батбаяра. Это, видно, хотел сказать старик.

Батбаяр молча слушал тестя и все смотрел на поросшие лесом высокие сопки. Затем, резко повернувшись, сказал:

— Отец! Что теперь говорить об этом — только душу травить. Видно, так предопределено свыше: одним править и богатеть, другим подчиняться и страдать.