Олег Слободчиков - Штольни, тоннели и свет

На строительстве компрессорной работало человек десять, хотя и пятерым там делать нечего. Флягами носили из речки воду с ледовым салом, грели в бадье раствор для укладки кирпичных стен. Черная копоть мазута поднималась к небу от костров, в которых часто горел и кондовый крепежный лес. Работяги жались к огню, много курили. Устав от безделья, брались за работу. Скуки ради начинали соревнование: кто больше кирпича унесет разом. Стопки валились из рук, кололись. Победителю, здоровому ташкентцу, пока ехали в столовую, шутки ради, привязали к ноге пару кирпичей. Он выпрыгнул из машины и растянулся среди двора под хохот друзей. После обеда на работу не вышел — растянул связки.

Проходчик, назначенный звеньевым на строительство компрессорной, натягивал план, который сам себе определил в пять замесов. Меньше — стыдно, да и Боцман разорется. Можно было сделать пятнадцать, но зачем? За что лезть из кожи? Пять замесов в самый раз.

— Боишься, вздрючки? — пошучивали у костра.

— Чо бояться? — оправдывался звеньевой. — Лопату не отберут.

На портале гудел «федя» — примитивная соляро-мазутная печь, сделанная из обрезка трубы. Проходчики готовили швеллера для арок будущего портала, жались к раскаленному «феде». Из ущелья с утра и ближе к вечеру потягивало стужей. Люди тянули к теплу руки, кряхтели:

— «Федя» у нас самый главный, «федя» — человек…

— Надо еще одну арку сделать, — канючил мастер. — Боцман придет, разорется.

В ночную смену задание получило смешанное звено: ташкентцы и алмаатинцы.

Техника надежная — лопата да кайло, ломаться нечему. Пришли, покурили, скинули телогрейки, за пару часов прорыли канавки под фундамент, мелковато, наспех, оставили часть работы на утро: вдруг Боцман приедет, для вида перед ним поковырять землю или размяться перед завтраком. Нежелание ругаться с начальником стало мерилом работ. Хоть Боцман сам из работяг, но отговорку и для него найти можно и глаза отвести — плевое дело: даже если он всю смену простоит за спиной.

Работяги побросали лопаты, расселись вокруг печи и потекли неторопливые разговоры вперемешку с байками и анекдотами. Посмеивались алмаатинцы: и какими посулами вас затащили из другой республики? Квартиры обещали и ордена вдобавок?

Прежде ташкентцы на такие вопросы загадочно ухмылялись, до споров не снисходили, теперь не то чтобы спорили, но оправдывались:

— Обещал Такырбас, намекал, что у него есть каналы. Гарантийное письмо подписал…

— Еще никто из местных не получил, разве только Кудаков, а контора полна прихлебаями — и все первые в очереди. Да кто он, Такырбас?

— Не говори… Стройка важная, спецы нужны, а чтобы их заполучить, права Такырбасу должны быть даны.

Осторожно открывали ташкентцы свои «карты». Срываясь с прежних мест — понимали, что рискуют потерять то, незавидное, что имели. И теперь еще теплилась в душах надежда на авось: вдруг и дадут, как обещали?!

«Федя» гудел, раскалившись добела, он работал на совесть. Мы лежали вокруг него на узких досках. Шумела на порожистом повороте река, вырываясь из-подо льда, снова уходила под него. Черное небо дышало в лица космической стужей. Полная луна, щекастая и лысая, насмехалась хитрым прищуром Такырбаса. С одной стороны жарко дымил «федя», с другой знобило от реки, от холодных венчиков звезд, пускающих длинные лучики на смеженные ресницы.

Утром Боцман расхаживал по раскомандировке, скрипели прессованных опилок плиты под квадратами линолеума, начальник тщательно подбирал слова и сдерживался:

— На участке дремота. Я понимаю вас. Но, давайте обсудим наши дела. Я смотрел расценки на строительство портала, и любой из вас может зайти ко мне, убедиться, что на этом можно неплохо заработать. А то, что происходило раньше… Наряды на зарплату, которые я составляю, зависят не только от Такырбаса и Кулакова: они имеют юридическую силу. И если в этом месяце нам опять ополовинят то, что мы подаем в бухгалтерию, — то я с этими нарядами пойду к прокурору. — Дольше Боцман не выдержал, пинком захлопнул распахнувшуюся дверцу стола: — А-а-а! Козлы! Зарплату, как собаке кость…

Ожил участок. Среди проходчиков и бурильщиков нашлись опытные сварщики без дипломов, электрики без допусков, каменщики, бетонщики. Чертежи лежали возле стынущего «феди», придавленные камушками к пустующим скамьям. Возникающие инженерные проблемы решались самими на ходу. И если, бывало, обращались по инстанции, Боцман отмахивался:

— Придумайте что-нибудь, мужики, ведь вы же грамотные люди.

На глазах ширился и рос металлический скелет портала. Абиш, забравшись на вершину хребта, разглядывал невиданную клетку, по которой акробатами сновали работяги. Он помнил, как надвигалась дорога прямо на курган, как топтался по нему маркшейдер с треногой. Ночью явился к Боцману. Бубнил на ухо, путая тюркские и славянские слова:

— Совсем жаман! Спасать курган надо, помогать надо!

Боцман спросонья оттер ладонью мятое лицо, открыл один глаз:

— Это опять ты, бичара? Неделю не сплю, совесть есть? Чего тебе?

— Доски надо, толь, цемент…

Начальник бросил на стол ключи от склада:

— Бери и проваливай. Спать хочу.

С зарплатой приехал снабженец прямо на участок и была она невиданной доселе — даже до тарифа не дотягивала. Были плохие времена, но чтобы так — не было. Боцман бился о стены лбом, орал, предвкушая большой скандал. Заявления на увольнение стопкой ложились на стол — увольнялся весь участок. Накипевшая злость готова была превратиться в яростную силу. Боцман на зилке укатил в контору, работы остановились.

Участковый МАЗ сновал из Кок-Пека в Бартогай. Ничтожная зарплата пропивалась с отчаянием. И ходил по участку слушок, пущенный якобы личным извозчиком Кудакова: будто его хозяин с Такырбасом загодя спланировали пережить тяжелые времена за счет текучести кадров. Говорили, будто кто-то слышал, как Такырбас поучал главного: обещай все — лишь бы люди приходили: косые, хромые — плевать! Пока глаза протрут да осмотрятся, глядишь, мы — выехали.

Мерзкий был слух. Разве можно верить холую, который, опять же по слухам, Кудачихе ковры выбивает. Но зачем ему против хозяина говорить? Тоже ведь, за обещанную квартиру гнется.

Боцман вернулся успокоенным и пьяным, с блаженной ухмылкой на красной шрамленой роже, что-то урчал под нос. Его обступили, спрашивали с надеждой: ну, что?

— Да ничего, — пролепетал, икнув, шагнул из толпы к вагончику, оглянулся на ходу и удивленно хохотнул: — Порвал Такырбас заявления, а меня обещал расстрелять… Ик!

Хлопнула дверь жилухи, но толпа не расходилась, молчала, не понимая происходящего. И пополз по участку слух: измена! Через неделю ташкентцы хватились и не нашли гарантийного письма, через полмесяца Боцман получил квартиру в Алма-Ате.