Олег Слободчиков - Сезон

— Таких, как ты… гад! Таких, как ты…

Проходчики повскакивали с мест, взорвались хриплыми голосами.

Паша вытер рукавом холодный пот со лба, боком вдоль стенки пробрался к выходу. Жизнь продолжалась. Он небрежно подхватил папку с бумагами, легкой походкой направился прямиком через барханы в поселок. Собрание было закончено.

Фокин, то краснея, то бледнея, заявил затравленно огрызавшемуся товарищу:

— Все правильно, Косой! Всем по «единице», мне — «ноль девять». Кто за меня бурил — тому накинем десять процентов.

— Да пошли вы, — направо и налево огрызался Козоглазов. — Скажешь — сразу рот затыкают…

Возле поселка бодро шагающего начальника участка догнала вахтовка.

Остановилась. Шлейф пыли догнал и захлестнул машину. Хасан высунулся из двери, сверкнул фиксами:

— Хватит гулять пешком, начальник!

Смены бригад, неприлично чистые и опрятные для этих мест, для затертого спецовками салона, рассыпались по драным дерматиновым сиденьям. Сумки, чемоданы. В глазах людей алчные огоньки, которые появляются перед отгулами, отпуском, перед долгожданными переменами.

Паша подсел к Игорю. Его распирало от радости, хотелось поговорить, но Интеллигент отвечал односложно, отрывисто — душой он был уже дома:

— Ну и что? Собрание как собрание.

— Э-э, нет, — смеялся Паша и тряс лохматой головой: вы могли бы быть и поактивней: все-таки личный интерес, деньги… Могли бы, по справедливости, тебе накинуть премию за то, что выручал, работая на кэша…

Могли, но забыли… Это плохо. Но все-таки Славка выступил не за свой интерес, а за убеждения. А как его поддержали?! Нет уж, зря ты говорил, что у нас работа без жесткого правления невозможна.

С расстановкой, терпеливым тоном учителя Игорь стал спорить:

— Слава мог не выступить, я его лучше знаю. Просто совпали его настроение и брехня Козоглазова. Не кинулся бы он, и проходчики промолчали: лаптевские потому, что им дела нет до чужой премии, фокинские потому, что премию сдернули с одного, а семерых это не коснулось… Случайность, а ты предсказываешь чуть ли не революцию!

Вахтовка затормозила возле столовой. Паша спрыгнул на землю, не прощаясь, направился в контору. Игорь смотрел ему вслед, думая, что обидел. Но вскоре Максимов появился уже без папки, запыхавшись, заскочил в салон и снова сел рядом с ним.

— На станцию поедешь? — удивленно спросил компрессорщик.

Паша кивнул — дела, и опять за свое:

— Я все понимаю. Здесь не цвет рабочего класса, но если присмотреться… Работал я в НИИ, знаком с тамошними «козоглазовыми».

Но тут, что ни говори, все-таки получился живой разговор…

— И что ты хочешь доказать? — перебил его Игорь дребезжащим голосом. Машина набрала скорость и на ухабах нещадно трясло: — Лаптев не лишил премии Деда, хотя все возмущались, что он сачкует. И мне, как ты заметил, премию не набавили. Я, конечно, не в обиде, попросят — еще помогу. Хотя, сам мог потребовать, а ты напомнить. И все так!

Тесный вокзальчик, построенный, еще в начале века, толкучка у кассы, грохот проносящихся поездов. Где-то там, в двенадцати часах езды на запад, у Игоря была другая жизнь, в которой этот вокзал, подземный участок и собеседник с кирпичным от загара лицом было не более, чем недоразумением. Но зал ожидания был забит, узкий перрон заливало спокойным светом неоновых фонарей, черные шпалы лестницами убегали во тьму. Томительное ожидание поезда. Но вот, луч света блестящей спицей пронизал тьму, Игорь облегченно вздохнул, отчуждаясь от станции.

Июль. Пожухла и попряталась трава. Даже в распадках, руслах пересохших ручьев, там, где бывает тень, взгляд уже не наткнется на сочную зелень: до горизонта один унылый цвет — цвет пустыни. Она раскалена, как сковорода на печи, пышет в лица прелым жаром полыни и солярки. В шурфе, прохлада и нескончаемый дождь. Мокрая рубаха липнет к телу, хлюпает вода в сапогах.

Проходчики поглядывали на аккуратно вычерченные Пашей чертежи глубинного шурфа, которые он повесил в бытовке: вертикальный ствол уходил на сорокаметровую глубину, расширялся в куб лебедочной камеры, под ней, как погреб, зумпф — водосборник. Все сооружение, не будь оно под землей, напоминало бревенчатый дом с огромной трубой-стволом. Из камеры на четыре стороны разбегались рассечки — пятидесятиметровые горизонтальные выработки. На них-то и поглядывали проходчики в трудные времена. По сравнению со стволом, что не работать: бури, пали, породу убирай скреперной лебедкой, бадья и та наполняется почти автоматически.

— А спина в мыле! — неизменно добавлял Шульц.

Смена подъезжала вразнобой: кто поездом, кто самолетом. Звеньевой Хвостов покрутился возле Игоря, приехавшего первым, поморщился, отвел глаза.

— В общем, так! — плюнул под ноги, безнадежно махнув рукой. — Два раза камеру крепили и опять обвал. Может, вы еще вытянете подряд: четверо суток осталось. — Он взглянул на Игоря с чуть теплившейся надеждой в глазах: — Даже неудобно встречаться с Лаптем. — Подхватил сумку и, не прощаясь, побежал на аэродром: по случаю хорошей погоды ходили самолеты на Талды-Курган.

Когда собралось все звено, Паша рассказывал, наставлял и в глазах его поблескивали жесткие огоньки:

— Начали они хорошо. Стали рассекаться на юг и на север разом.

Контакт там по породе, вы знаете. После отпалки камеру завалило: все крепление в щепки. Ребята выдали на-гора завал, перекрепили. Я говорил Хвостову: не жалейте леса, крепите сплошняком в два, три ряда. А они: сгинь, не каркай под руку, мы проходку лучше знаем. После первой же отпалки опять все завалило. Не спорю, вы знаете и умеете больше меня, а порода есть порода: она и железобетон мнет, как бумажный лист. Но то, что после второго обвала звено две смены не работало, ни понять, ни простить нельзя, — голос у Паши дрогнул от обиды. — Не пили, но ветер пинали, не работали. Хоть бы завал разобрали — все вам полегче.

На смену вышли трое: бригадир, Хасан и Динозавр, отказавшийся работать с Дедом. Они поссорились из-за ночных «обедов». Старый жаловался, что у него слаб желудок. Динозавр называл его проглотом: жрет, жрет, а все худой! Хасан с Лаптевым включили аккумуляторные лампы на касках, забрались в бадью: одна нога в ней, другая на весу. Динозавр стал осторожно потравливать лебедку шурфового крана, опускать их вглубь.

Камера чуть ли не полностью была затоплена. Почти касаясь воды, все еще мерцала одна оставшаяся лампочка. Сквозь воду просматривались обвалившаяся порода, обломки бревен крепи. Сиротливо торчали искореженные трубы насоса. Вверху покачивались на скобах ощетинившиеся щепой бревна, глыбы нависшей породы коварно ждали своего мига.

— Послал бог сменщиков, — приглушенно выругался бригадир, поглядывая вверх. — Чтоб им икалось все отгулы и выворачивало уже после первого стакана…