Олег Слободчиков - Под нами бездна

Жена перед кончиной настрого наказала не поминать ее спиртным. Собственно, Федор со времени ее болезни почти не пил ничего крепче кваса, а с тех пор, когда ей стало очень плохо, — не брал ни капли спиртного в рот. Слишком отвратительные воспоминания остались смолоду о соседе, запившем горькую из-за смертельно больной дочери, которую он бросил на измученную жену, слюняво откровенничая со случайными собутыльниками, ища сочувствия в пьяных компаниях.

И все же, это был день рождения любимой женщины. Была усталость пережитого пожара.

Хотелось маленького праздника. Во всем этом было нечто не вполне церковное, народно-языческое, приспособленное именно под ту удаленную, замкнуто-таежную жизнь, которой жил он. Федор взглянул на фотографию, пожал плечами в погонах, пробормотал, оправдываясь и крестясь:

— Блажь, но без всякой чертовщины! Пить буду только за свое здоровье.

По фотографии, как по лицу спящего человека, чуть приметно скользнули тени. В доме было сумрачно. Солнце давно закатилось, а он не включал электричества. И ему показалось, что она мигнула, как в последние дни подавала знак, соглашаясь или разрешая.

Почитав молитву вдовца, он вернулся к столу, достал застоявшийся штоф с самогоном, налил себе, сказал фотографии:

— Цветов я тебе в этот день дарил мало, на подарки был скуп. Так-то вот! Что уж там, хреновый был муж. Но по большому счету прожили мы с тобой даже лучше, чем большинство наших сверстников… Первый твой день рождения… Без тебя… Впрочем, почему же первый? И прежде бывали врозь.

Федор вспомнил, что тогда были телефонные звонки и был ее голос… Ах какой у нее был голос!

Он выпил залпом, покряхтел, порылся вилкой в тарелке с грибочками. Хмель резко ударил в голову, фотография поплыла. В доме стемнело. Включать электричество не хотелось: яркий свет все опошлит и опростит до цинизма.

Федор нащупал спички на печи, зажег венчальные свечи. Снова взглянул на фотографию. В полутьме жена смотрела на него чуть насмешливо. Что-то язвительное должно было вот-вот сорваться с ее губ. Он вдруг вспомнил, что хотел поставить венчальные свечи в венчальные кольца.

Схватился за свой безымянный палец.

— Колечко забыл в бане! — пробормотал. Достал из припрятанной коробочки ее обручальное кольцо, по настоянию батюшки снятое с руки перед закрытием гроба. Чуть закоптив золото, вдел горящую свечу в него. Вышел на крыльцо. На небе высыпали первые звезды, по пади струился прохладный ветерок. Клонясь верхушками к Байкалу, во тьме приглушенно шумели деревья.

Поскрипывая начищенными сапогами, он прошел по двору к бане с закрытой почему-то дверью.

Слегка удивленный, вспомнил, что забыл включить рубильник в сенях, и баня обесточена.

Чертыхнувшись на рассеянность, опьянение или склероз, Федор вошел в теплый предбанник — дверь в парную была плотно прикрыта. «Подпалил мозги на пожаре, или чо ли?»- сердясь на себя, подумал Федор, резко распахнул дверь в парную, шагнул в жаркую сырую темень, хотел пошарить на припечке рукой, но побоялся неверным движением уронить колечко на пол. Вытащив из кармана спички, чиркнул и ахнул, невольно отступив назад. Из-за печки выпученными глазами на него смотрела разбившаяся скалолазка. Федор замотал головой, замычал, ударился затылком о низкий дверной косяк, выругался, чиркнул новой спичкой и снова увидел те же самые глаза.

— Свят, свят! — перекрестил привидевшееся. Девица не исчезла. Федор заметил, что та голая, напугана и прячется.

— Чего тебе от меня надо? — проверещало вдруг видение таким жалостливым голоском, что ужас, пронизавший было лесника, слегка отпустил. А вот хмель выветрило напрочь.

— Кольцо! — пробормотал он, чувствуя, как жжет ногти догорающая спичка.

— Это все, что у меня осталось! — пискнула девица, что-то сорвала с пальцев, высунувшись из-за печки, махнула голой рукой, переходящей в выпуклость груди. Мизинец резко обожгло, словно Федор сунул его в капкан.

Он бросил спичку, застучав зубами в темноте, уронил коробок и взвыл от боли. Схватившись за левую руку, нащупал кольцо на мизинце. Пытаясь сорвать его, вскрикнул:

— Земля пухом! Что плохого тебе сделал? — сунул руки в бочку с холодной водой, сорвал кольцо и выбежал из бани.

Ничего не соображая, пулей заскочил в дом, щелкнул выключателем. Комната залилась ярким электрическим светом. Стол был не тронут. При ярком свете почти невидимые язычки пламени на свечах и лампадке покачивались обыденно и уютно. Все молитвы вылетели из головы. Федор подскочил к образам, покрестился, мыча и мотая головой. Налил самогона в стакан, выпил залпом, занюхал квашеным капустным листом и, наконец, пришел в себя.

— Чушь какая-то! — пробормотал, взглянув на ухмылявшуюся фотографию жены. — Да что я, псих? — Вытащил дареный пистолет, проверил обойму, передернул затвор, поставив на предохранитель, вышел в сени, включил рубильник. Двор и баня залились ярким светом.

Сжимая удобную рукоятку пистолета в кармане, Федор решительно направился в парилку. Дверь опять была закрыта. Он резко потянул ее на себя. Она подалась и снова затворилась, удерживаемая изнутри обнаженной рукой.

— Ты кто? — прорычал Федор.

— Люся!

— Какая Люся? Рыжую Светкой звали!

— Я из порта! Ну что вам от меня надо? — взмолился голос, готовый сорваться в слезы.

— Мне в моей бане мое кольцо надо! Оно возле трубы лежит!

— И правда лежит! — успокаиваясь, ответил голос. — Дайте что-нибудь надеть. Я — голая.

Федор сорвал с вешалки халатик жены и сунул в приоткрывшуюся щель. Вскоре дверь распахнулась. В освещенной парилке стояла босая, дрожащая от страха девица с ковшом в руке, готовая в любой миг защищаться. За печкой висела ее сырая одежда. На мертвую скалолазку она ничем не походила, разве только рыжеватым венчиком влажных волос, с прядями, прилипшими по щекам. К тому же, при ярком электрическом освещении Федор узнал в ней одну из местных девчонок, лицо которой за многие годы примелькалось в пригородной мотане. Стыдясь испуга, спросил строго:

— Ты как в моей бане оказалась? Ворота заперты.

— Я часто езжу мимо, вижу, как вы ходите через огород. Хотела тихо посушиться, погреться и все…

Федор переступил порог. Девица боязливо отступила, держа ковш на отлете. Обручальное колечко мирно лежало и поблескивало там, где было оставлено. Он надел его на палец и спросил с насмешливым недоумением:

— Ты чо мне на мизинец напялила?.. Эдак ловко, — он взглянул на красный опухший сустав и болезненно подул на него. — Чуть палец не покалечила.

— Со страха само так получилось! — призналась девица, виновато улыбнувшись. Положила ковш на лавку, шагнула к нему, с любопытством разглядывая погоны и нашивки. — Заскакивает какой-то…