Олег Слободчиков - Под нами бездна

— Да вы что? Тоже крыша простреливает? — возмутился Федор. — Как хотите, но я-то нормальный!

Все внимательно посмотрели на него и вдруг рассмеялись.

— Чо балдеете? — вскрикнул Москва. — Морда у меня в саже или говорю что не так?

— А туриста на прошлой неделе бил в здравом уме? — ухмыльнулся и захихикал Упырь.

Федор вскочил с места с побагровевшим лицом:

— Я же говорил! — стал азартно оправдываться. — Пилит по шпалам… Через каждые два шага плюет да харкает, харкает да плюет. Откуда мне знать, что ему в горло залетела муха? Я же после и извинялся, и на лодке его подвез, и рыбы дал…

Хихикая и хитро щурясь, Упырь перебил:

— Кому в здравом уме придет в голову ударить незнакомого за то, что на землю плюнул?..

Шизуешь!

— Да вы чо, сговорились? — Москва сверкнул затравленными глазами. — Весь берег в окурках, банки, бутылки, газеты! Как еще этих грязных тварей учить? Вы же сами говорили — мордой их, мордой!

Графин, Блуда и Упырь хохотали, глядя на Федора Москву.

— Хватит! — оборвал травлю Кельсий. Выглянул в раскрытое окно, прислушался: — «Ветерок» стрекочет. Наверное, Аспиринчик!

Кельсий перевел разговор на другое. Федор же весь день был сам не свой, раздумывая над причиной странного смеха за столом. Не могли же все разом свихнуться. Перед отъездом на кордон напрямик спросил Блуду:

— Что вы ржали? Уж кто бы другой, но ты с Графином, да и Упырь тоже… Праведники хреновы.

Разве я шизую?

— Ты мышкуешь! — жестко ответил друг.

— Это как?

— Без инициативы работаешь. Спихнул с рук дело — и к себе, в норку… Федька Мышь! — усмехнулся Блуднов и расхохотался вдруг.

Федор стерпел насмешку, спросил настойчивей:

— Я что-то неправильно сказал про Аспирина?

— Все ты сказал правильно. Умен!.. Медкомиссию он прошел. Работу свою делает лучше тебя…

Через некоторое время жители деревни, где жил Аспирин, стали рассказывать, что лесник в морозы бегает по берегу полураздетым. Потом донесли, что тот едва не поджег свой дом.

Федор сходил на его кордон и напрямик рассказал Аспирину все, что о нем говорят за спиной.

Друг, рассмеявшись, вполне логично заявил, будто таким образом укрепляет здоровье, и пустился в рассказы о русичах времен колонизации Сибири, которые удивляли иностранцев и инородцев своей невосприимчивостью к холоду и голоду, а теперь вот изнежились. На вопрос о пожаре Аспирин стал пространно рассказывать о сибирской чуди и о русских старообрядцах, сжигавших себя, о древнейших арийских традициях. У него же попросту загорелись рукописи, лежавшие на плите.

Через год, в крещенские морозы, Аспирина нашли на берегу мертвым, в телогрейке, в ушанке и в трусах. Он упал с железнодорожного моста и разбился. Приехавшая на похороны сестра рассказала, что признаки нервного расстройства у брата начались еще во время учебы. Ему рекомендовали отдохнуть вдали от городов. При покое и уединении он мог прожить долгую и полноценную жизнь.

Письма последних лет показывали, что место жительства Аспирин выбрал неудачно. Рядом с могилой Тунгуса появился еще один холмик…

Граф — Валерка Орлов, крестьянский сын, испорченный городом, сначала был самым сильным и самым устойчивым против алкоголя. Он никогда не пьянел и не терял головы, чему Федор, так и не научившийся пить культурно, завидовал.

К началу девяностых Граф стал не только напиваться, но и опохмеляться с утра, да так, что пару дней был нетрудоспособен. Потом была война в Приднестровье. От лесников туда поехал холостяковавший Графин. Верные делали его работу.

Орлов вернулся радостный и возбужденный, неделю шлялся по шпалам в лампасах, пил и рассказывал о пережитом. Потом стал проситься в Сербию. Работник он был никакой — однажды не вышел на тушение пожара, что было не только должностным преступлением, но и изменой — его отпустили.

В Сербии Графин был ранен. Блуднов ездил на Украину, чтобы привезти его на Байкал. Здесь через знакомства Кельсия ранение «наемника», попадавшего под крупный срок по кремлевскому указу, оформили как производственную травму и положили его в госпиталь. Молодой хирург, делавший операцию, посмеиваясь, подарил Графину вынутый осколок и сказал:

— Крутой браконьер пошел нынче — артиллерист! Но тебе, егерь, повезло!

Потом Графин уехал защищать Белый Дом. Вернулся трезвым и злым. Вскоре снова сорвался, бросил работу и запил. Когда он стал проситься в Чечню — лесники ему отказали.

После резкого разговора с Блудновым, Графин не вышел на связь. Блуда пошел к соседу для очередных разборок и позвонил из его дома, вызывая всех Верных. Дом Графина был чист и прибран.

Следов пьянки не было. На столе поверх записки лежали спиленные стволы дробовика. Граф клялся в любви и преданности друзьям, писал, что не в силах больше бороться с мразью, поселившейся в нем, и победить ее способен только так… Его тяжелое сильное когда-то тело нашли в бане. Он сунул в рот обрез и дал дуплет, целя в ненавистную глотку.

В первые годы перестройки незаметно исчез Упарников с семьей. Он вывез все свои вещи и даже выкрутил лампочки, присланные Управлением. Упырь развернул в городе бурную деятельность. На Байкале не показывался. Под видом планового отстрела устраивал валютные охоты для иностранцев в национальном парке. Руководство Управления покрывало его. Упырь слишком хорошо знал бывших друзей и территорию, чтобы встретиться с ними. Охота на него началась еще тогда.

На свободные штаты и опустевшие кордоны принимали новых случайных людей, но они подолгу не задерживались. И не было среди них ни одного, кто мог бы заменить прежних. А за уединенную усадьбу Блуднова, пригодную под туристическую базу, началась война…

Полупустая мотаня остановилась возле кордона старшего лесоинспектора. Федор выглянул из вагона, желая узнать, не случилось ли чего в его отсутствие. Блуднов кивнул, спросил, нет ли бичей-мешочников, и, не спрашивая, почему Федор отлучился, пошел к дому. В нескольких шагах от насыпи он обернулся и крикнул:

— Люська портовская все равно тебе спать не даст. Не поленись, выйди ночью к пригородному, отправь отчет о пожаре!

На полустанке мотаню ожидало все население деревушки: день был торговый, работала вагонлавка. Среди местных жителей по-свойски крутилась Люся в цветном платье, не вполне умеренно накрашенная, яркая, как ранний весенний жарок, с которого вот-вот начнут осыпаться лепестки.

Федор спрыгнул на перрон, и она по-хозяйски повисла у него на шее. Высовываясь из тамбуров, отпускали колкости жители побережья. На одуловатых лицах уже выветривались следы дорожного похмелья и сна.

Люся, сияя глазами, бойко отвечала на соленые шутки, но грубостей в ответ не произносила, с опаской поглядывая на Федора.