Таисья Пьянкова - Таёжная кладовая. Сибирские сказы [litres]

Смотрит он, видит: опали Федотовы корчи, будто мужик другой раз помер; чистое мерцание забрезжило над ним, стало сгущаться крохотными блёстками, собираться в светлый, живой колобок. Тело же подёрнулось синевой, пошло пробелью, сделалось сизым, живот распух, суставы набрякли, ногти вытянулись и затвердели, нос расквасился, нижняя губа отвисла, верхняя запала, уши растопырились, бурые, тонкие черви полезли из тела. Они тут же костенели щетиною…

Не прошло и нескольких минут, как со стола соскочил готовый чёрт. Он ощупал себя, взвизгнул, подпрыгнул – хотел поймать над столом сияющий сгусток, обжёгся, взвыл и всё видимое растворилось в темноте. Но вой не утих. Напротив! Заодно с пыхтением, вознёю, чавканьем, он всё накапливался во тьме. Кто-то толкнул Кострому, оторвал от опоры, швыранул в ненадёжность, где различил он тени чудовищ, которые шевелили лапами, хвостами, плавниками и крыльями. Схватываясь в темноте, они уже не расцеплялись: терзали друг друга, кусками растрёпывали на стороны. Куски пожирались сторонней живностью.

Один отлетел, шлепнул Кострому по голове. Тот хотел отлепить ошметину, да кто-то опередил и зачавкал перед самым его носом, обдувая вонью поганой утробы. Спиридон дёрнулся прочь, но его ухватили, и вдруг оказался он лицом к лицу с преображённым Нахрапом…

В человеке всё подменено, только не глаза: в них основа сущего.

Когда-то Кострома побаивался Нахрапа, его коварства и диких шуток. Потому избегал даже глядеть на него. Но тут он понял, что более бесстыжих глаз в жизни не видел. Спиридон постарался было отделаться от цепких лап, но что-то удерживало его. А вглядевшись, Кострома застонал. Он признал в подлобных впадинах чудища собственные глаза. Целовальник вывернулся, но Федот уловил его за бабкину ладанку. Тогда он ловко присел, выскользнул из гайтана, поднырнул под Нахрапа и застрял меж его ног. И опять крутанулся, и… свалился в своей конторе с лавки…

В дверь кто-то колотился.

В полном ещё страхе, Кострома на четвереньках пощекотал до шкафа с амбарными книгами, поджал брюхо, чтобы подлезть под него.

К тому времени, когда поддетая мужиками дверь соскочила с петель, Кострома сумел подсунуть только голову.

Откуда взялись мужики?

Да они ждали-ждали, когда Спиридон отправится на Шептуновскую елань – не дождались. Стали поутру сходиться у его дома, спрашивать Бороду, что тот знает про хозяина. Узнали только то, что вчера прибежал Кострома домой бешеной собакою и защёлкнулся наверху.

Вот мужики и поднялись по лесенке. А тут дикие крики. Мужики – колотиться. Никто не отворяет. Тогда и высадили дверь, и увидали, что Кострома мортиру свою в потолок выставил. И венчает эту жерлицу собачий хвост. А конец хвоста повязан линялой косынкою Заряны.

Ну что мужикам? Пугаться? Кабы их мало было, может, и напугались бы. А здесь – целая орава.

Потянули целовальника из-под шкафа. Кто-то не побрезговал за хвост уцепиться. Тот и оторвись. Оказалось, пришит он был до Спиридоновых штанов. Только и всего.

Мужики хохот подняли, повалились кто куда.

Кострома тоже… сел на полу и лыбится, и говорит:

– Чертей на свете нету, и Парфёна нету, и меня… Одна только видимость и проверять нечего. На том свете за нас всё проверено…

Мужики того тошнее ржать.

И вдруг!

Вдруг ретивое это ржание рассекло лезвием тонкого смеха. Все смолкли и увидели – на высоком окошке занавеска колышется.

Кто-то из мужиков и откинь шторину…

Хохочет на подоконнике белый кот-муравей, закатывается, лапами дёргает. Учуял тишину, опомнился, вскочил, усами повёл да через голову – кувырк за окно. Только оплавленная скважина осталась в стекле.

В ту скважину влетел оранжевый кленовый лист, поколыхался и улёгся перед Костромой и завернулся так, будто состряпал ему горячую фигу.

Целовальник подпрыгнул от такой издёвки, кинулся до окна – разглядеть во дворе кого-то, да оттуда вдруг засветило ему прямо в лоб его же волосатой ладанкой.

Зажмурился Кострома – не успел нужного увидеть. А вот мужики успели: Борода стоял под окном и улыбался. Потом он рукой мужикам помахал и пошёл со двора, и запел: «Велико Байкал-море восточное…»

Надо ли говорить, что никакого своего работника Спиридон потом не отыскал. Но звезда во лбу волосатая как прилипла, так и осталась. Навсегда.

То-то же.

Ну всё, ребята. Дальше сами думайте.

Масленая неделя перед Великим постом: понедельник – встреча; вторник – заигрыши; среда – лакомка; четверг – широкий, разгульный; пятница – тёщины вечёрки; суббота – золовкины посиделки; воскресенье – проводы.

Силка – охотничий нож.

Простя – глупый человек.

Семён-день – 14 сентября. С этого дня по 21 сентября – старое бабье лето.

Ветреница – чердак.

Молитва сотворена с перепугу.

Народная примета: если зяблик прилетает весною вперёд жаворонка, значит, быть холоду.

Ахтырская Пресвятая Богородица – 15 июля.

Первый Спас – 14 августа.

Считалось, что ласточки не улетают, а ложатся на дно колодцев.

Авдотья-сеногнойка – 17 августа.

Кукушка замолкла – считалось, что подавилась ячменным зёрнышком.

Ильин день – медведь лапу обмочил, купанию конец.

Считалось, что с Успенья солнце засыпает. Начало молодого бабьего лета (с 28 августа по 11 сентября).

Никита-гусарь – 28 сентября. В этот день били домашних гусей.

Иван Постный – 11 сентября. Самая слякотная пора сибирской осени.

Лукерья-комарница – 26 мая. День святой Гликерии.

Стратилат-топляк – 1 сентября.

Федорин день – 24 сентября, конец лета.

Крещение – 19 января. Богоявление – небо открывается для молитвы; молись да исполнится.

Полой, рям, мочажина, старица – низменные места, болотца, порой заполняемые талыми водами.

Вогулы – прежнее название народа манси.

Чарус – окно в топком болоте.

Сила, близкая к животному магнетизму.

Евдокия-свистуха – 14 марта.

Рыжий – самый зловредный в тайге леший.

Очелок, очелье, ободок – украшение, охватывающее лоб.

Прокоп – простак, доверчивый человек.

Никодим, Ника – подлицо, изнанка, подклад.

Мозга – все соки организма.