Виктор Пелевин - Искусство легких касаний

— Испугались?

— Да нет. Спустился вниз. Посидел немного у костра, а потом пошел спать в палатку.

— Не взывали к богу? — спросил Иван.

— Не взывал. Что я ему скажу… Но он сам явился.

— Как? Как в прошлый раз?

Акинфий Иванович подобрал с земли длинную ветку и пошевелил ею в костре.

— Нет, — ответил он. — Уже не как свет, и даже не как статуя, а как человек. Типа приснился. В общем, снилось мне, что я сижу в какой-то харчевне и ем виноград из миски. Место странное — не то древнее, не то дизайн под старину. Не поймешь. Деревянные лавки, очаг, стена из камней, подсвечники декоративные — в общем, такая римская молдавия.

— Очень хорошо объясняете, — сказал Тимофей. — Прямо сразу перед глазами.

— И подходит ко мне человек с такой острой длинной бородкой, — продолжал Акинфий Иванович, — в плаще и с мечом.

— В плаще? — переспросил Тимофей. — И с мечом?

— Ну, не в современном плаще, а в таком… Знаешь, с плеч спадает. И на лбу у него звездочка золотая, типа пирсинг или что-то в этом роде. Во сне меня совершенно этот меч и звездочка не удивили. Сел он напротив, угостился моим виноградом, и говорит: «Ходят слухи, что ты ищешь Двурогого Господина?» Я ответил уклончиво. Мол, не то чтобы прямо ищу, но интересуюсь. Он тогда говорит: «Сверкающий уже сказал тебе, чтобы ты постиг его величие и вернулся с почтением и страхом. Почтение и страх я вижу. Но понял ли ты, в чем его величие?» Ну, я честно признался, что нет. Мол, простите великодушно, мозгов не хватает. Только я уже догадался, конечно, что это сам Сверкающий и есть.

— А как?

— Ну, я к тому времени много уже прочитал про древних богов, представлял их ухватки. Знал, что любят шлангами прикидываться. Да и по звезде этой на лбу, в общем, ясно было, что бог. Во всяком случае, во сне.

— Почему он притворялся?

Акинфий Иванович пожал плечами.

— Думаю, чтобы поговорить со мной нормально. У богов же этикет, еще Жорес говорил. Если он как бог появляется, то перед ним только простираться можно и возжигать. Бог говорит загадочно и кратко, намеками — чтобы ты потом ломал голову над каждым словом. А тут он что-то хотел разъяснить без всякого церемониала, чтобы до меня дошло. И действительно разъяснил. Причем на таком вполне современном языке — я почти сразу понял… Но не поверил сначала. И вы не поверите.

— Давайте-давайте, Акинфий Иванович, — сказал Валентин. — Теперь уже всему поверим.

— В общем, стал он о себе в третьем лице рассказывать. Не «я, Баал», а типа как секретарь про шефа: «Двурогий Господин поступает так-то и так-то». Сперва объяснил насчет Жореса. За что его в расход пустил. Оказывается, этот Жорес взял за обычай вместо молодежи приносить в жертву людей с именами греческих богов. Найдет где-нибудь Аполлона или Венеру, вывозит на поляну и… Он думал, Двурогому Господину такое приятно, потому что по человеческим представлениям боги друг с другом собачатся, как люди. А это было поношение и хамство. Двурогий это терпел, потому что Жорес служил ему давно и был сердечно предан несмотря на свои глупые идеи. А теперь Жорес нашел меня. Акинфия, или Иакинфа. Это имя от греческого «Гиакинф», или «Гиацинт». Был такой дружок у бога Аполлона по линии ЛГБТ. Гиакинфа этого, в общем, боги не поделили и грохнули. Метательным диском в голову. А Жорес, значит, решил, что если Аполлонов берут, то Иакинф тоже проканает. Но не проканало. Как поет группа «Сплин», бог просто…

— Бо-ог про-сто ус-тал, — тихонько пропел Иван.

— Да. Потом он стал объяснять насчет жертвоприношений. Многие, говорит, особенно римляне, понимали их суть совсем неправильно. А иногда даже сознательно кривили душой. Якобы в Карфагене детей мучили и так далее. Конечно, и такое было — в самых низах общества, где религиозная доктрина подвергается искажению и профанации. Некоторые граждане сжигали в тофетах собственных отпрысков — останки до сих пор находят. Но бог об этом никогда никого не просил. За прегрешения верующих вообще не следует спрашивать с бога, это бог должен спрашивать за них. Что мы и сделали в случае с Джирузом… Так вот, величие Двурогого Господина заключалось в том, что дети и юноши, правильно принесенные ему в жертву, в обычном смысле не умирали…

Акинфий Иванович замолчал и обвел глазами слушателей. Видимо, он ждал комментария или вопроса.

— Как же не умирали, — сказал Тимофей, — если их жгли.

— Он объяснил, что таков был символический ритуал, но не реальность происходящего. У Диодора Сицилийского говорится, что детей бросали в ладони бога, под которыми горел огонь, и они, пролетев через ладони, падали в пламя. Но это, говорит, римская военная пропаганда в чистом виде. Здесь опущено самое главное — дети даже не касались углей. Толпа видела руки Баала, видела лижущие их языки огня, видела детей — но не видела, куда они падали. А они не долетали до огня. Они исчезали сразу после того, как пролетали между ладоней Двурогого Господина. Вот в чем были красота и тайна.

— Куда они исчезали?

— Он сказал, что в древнее время это не обсуждалось, потому что подобное трудно было объяснить обычным людям. Такое могли понять только жрецы, и то не все. Но сейчас у вас просвещенный век, говорит, ты поймешь. В общем, когда бог принимал жертву, дети не сгорали, а исчезали. И не просто из физического мира. Стиралась даже память о них — помнил обо всем только жрец, вступавший с богом в контакт. На вашем языке, говорит, можно составить внешне нелепую фразу, которая полностью отразит суть происходившего при ритуале. Этих детей после жертвоприношения никогда раньше не было. Я, естественно, сначала не понял, как так может быть…

— Ведь у них были родители, — сказал Иван. — Ну или там хозяева.

— Я все то же самое спросил. Он ответил, что менялась история семей, чьи дети были приняты в жертву. Люди помнили только, что бог добр, и в этом причина их счастья. Жрец ничего им больше не говорил. Кронос менял мир таким образом, что потенция жизни, заключенная в подаренных ему детях и юношах, переходила к нему, и он делился ею с дарителями. А следы этих детей исчезали. Он произнес какую-то фразу на древнем языке, в которой я понял только слово «Баал». А потом перевел — это, говорит, означает «Баал ушивает мир».

— А в Спарте стариков со скалы сбрасывали, — сказал Иван. — И уродцев. Это что, тоже было жертвоприношение кому-то?

— Не знаю точно, — ответил Акинфий Иванович. — Не изучал вопрос. С человеческой точки зрения, конечно, такое умнее — как говорится, на тебе боже, что мне негоже. Но Баал такого дара не примет, и не из брезгливости, а потому что придется слишком многое связывать и развязывать, ушивая мир. Сколько старики изменили в мире — а пружина времени в них уже раскрутилась почти до конца. Баал это может, конечно, но в чем его интерес? Младенец, с другой стороны, еще ни к чему ручонок не приложил — что был, что не был. А потенции в нем на целую жизнь. Его исчезновение не меняет в мире ничего… Фактически аборт. Мы же прогрессивные люди и понимаем, что женщина решает сама. Ну а тогда родители решали вдвоем и чуть позже. Качественной разницы никакой.