Виктор Пелевин - Искусство легких касаний

Голгофский решается чуть приврать.

— Знаете, — говорит он, — я недавно был в Египте, на Синае. И как-то ранним утром у меня было странное переживание — как будто мне показали во сне огромные темные страницы с редкими пятнышками текста. Страниц очень много, и они повествуют о древности…

— Так, — говорит Солкинд, — это мне знакомо. А почему вы обращаетесь именно ко мне?

— Я дружен с Ириной Изюминой, — отвечает Голгофский, — и она рассказала о таком же точно переживании у нее. Она назвала его «Полями времени». Вы с ней это обсуждали, по ее словам.

— Ирочка… Да-да, я ее помню. Был хорошо знаком с ее папой. Почти убедил его задуматься о главном. Но он сказал, что не потянет гробницу — начальство решит, что он строит личный атомный бункер, а генералу такое не положено. И еще он не верил, что в условиях России возможна качественная мумификация. Все время надо мной смеялся — мол, кто тебе здесь нормально сделает… Даже Ленина раз в год достают из формалина, чтобы снять плесень. А мумию ведь не формалинят, ее закатывают в нечто вроде асфальта. Асфальт у нас каждую зиму меняют два раза. Говорит, будут тебя каждую зиму два раза откапывать, чтобы асфальт поменять, а как деньги на счету кончатся, забросят… Шутил, но в сущности выходит похоже. Эти бедняги даже свод не могут выложить, чтобы не протекал.

Солкинд вздыхает. Кажется, у него испортилось настроение.

— Великолепный саркофаг, — говорит Голгофский.

Солкинд улыбается.

— Вы находите? Асуанский гранит. Было очень трудно организовать, но мы смогли. Так чем я могу быть вам полезен, коллега?

— Я хотел поговорить о «Полях времени». Ирина сказала, что вы назвали этот феномен архаической татуировкой ноосферы. Мне стало любопытно. Неужели это правда?

Солкинд снимает очки и тщательно протирает их.

— Хочу вас сразу предупредить, что речь идет о вещах, не являющихся научным знанием в строгом смысле. Я не могу официально обсуждать их в своем профессорском качестве.

Голгофский объясняет, что интересуется вопросом как частное лицо и обещает не ссылаться на Солкинда без его согласия. В конце концов, говорит он, два историка могут обсуждать подобные вопросы конфиденциально. Солкинд соглашается.

— В переживании этом нет ничего особенного, — говорит он. — Оно открыто для любого внимательного человека. Аналогия с татуировкой здесь самая точная, хотя хромает и она — потому что татуируется не кожа, а ум, или коллективная память.

— А чей это ум? — спрашивает Голгофский.

Солкинд разводит руками.

— Чей это ум, рассуждать бессмысленно. Можно подставить любое другое выражение наподобие «мировой души», «небесного свода» — или даже употребить имя какой-нибудь древней богини. Можно вспомнить про «астральный план», хотя лично мне не очень понятно, что это такое. Но факт остается фактом — подобным образом создается своего рода запись в коллективном бессознательном. Или в коллективном сознательном — это уж как данному конкретному коллективу повезет… По-научному я назвал бы этот феномен ноосферным импринтом.

— А такие импринты делали исключительно в Египте?

— Ну почему. В Вавилоне тоже. Пример вавилонской татуировки — это шестьдесят секунд в нашей минуте и те триста шестьдесят градусов, на которые мы всегда можем пойти.

— А другие культуры?

— Есть и другие. Вот хотя бы тот нравственный закон внутри нас, который так поражал Канта. Он вытатуирован в нашем бессознательном еще во времена Атлантиды и имеет ту же природу, что «Поля времени». Только он намного прочнее.

— А более поздние эпохи…

— Я занимаюсь древностями, — говорит Солкинд. — Гомер для меня уже нью-эйдж — обо всем, что было после, вам лучше побеседовать с другими. Но истоки подобных практик уходят очень далеко в прошлое. Изумительнее всего именно стойкость архаичных ноо-импринтов, сохраняющихся уже много тысячелетий. Мало того, чем они старше, тем отчетливей проступают в устремленном на них уме. Это как со старинными красками — мастера знали особую технологию, и пигмент сохранялся тысячелетиями. Секрет с тех пор утерян, конечно.

Солкинд поднимает глаза на гостя.

— Но почему это интересно вам? Вы же специалист по масонам.

— Масоны и оккультисты возводят свою генеалогию к древнему Египту. Я надеюсь таким образом понять…

Солкинд усмехается.

— Вы хоть представляете, насколько древен Египет? Свою генеалогию возводили к Египту еще мистики императорского Рима — примерно с теми же основаниями, что и нынешние масоны. Достаточно глянуть на мелкие фоновые виньетки росписи «Виллы Мистерий» под Помпеями. Особенно в коридорах. Вы ведь там были?

Голгофский кивает.

— Такими же кавайными египтизмами мог бы разукрасить себя какой-нибудь парижский салон для столоверчения в эпоху Наполеона Третьего, — презрительно продолжает Солкинд. — Калигула, вскоре после которого «Вилла Мистерий» подверглась… хм, консервации — ездил в Египет любоваться древностями примерно как де Голль или Хрущев.

— Вы знаете что-нибудь о технике создания ноосферных импринтов? — спрашивает Голгофский.

Солкинд глядит на часы.

— Видите ли, — отвечает он, — это долгий и серьезный разговор. А я жду бетонщиков. Нормальных бетонщиков. Приходите завтра утром ко мне в офис. Я вам кое-что покажу…

Голгофский размышляет всю ночь.

Ему уже понятно, что ноосферные импринты — это то же самое, что Магнус Марголин называл гаргойлями и химерами. Солкинд и Марголин были близкими знакомыми Изюмина; видно, что генерал проявлял к теме большой интерес.

Быть может, случившееся с ним несчастье как-то с этим связано?

Голгофский опять вспоминает последний жест генерала: крыша домика, крылышки, что-то вверху. Может быть, Изюмина посетило религиозное умиление, и он хотел сказать, что наш настоящий дом в небесах, куда мы вознесемся? Возможно, это было чем-то вроде последних слов Ганди: «Наконец свободен…»

С другой стороны, Солкинд говорил, что генерала не слишком интересовали вопросы вечности…

Чем вообще занимался Изюмин в своих спецслужбах? Не разобравшись с этим, будет сложно понять все остальное, решает Голгофский. Но как это выяснить?

Он едет в институт к Солкинду.

Египтолог ждет его в своем кабинете; вместо окон там — вмонтированные в стену компьютерные панели, транслирующие вид на Долину Царей. В Москве утро; в Долине Царей тоже — видимо, крутится запись.

Голгофский понимает, почему здесь нет окон — кабинет ученого напоминает не то музейный зал, не то камеру сокровищ из неразграбленной гробницы. Здесь статуи, барельефы, защищенные стеклами фрагменты древних папирусов… Все требует особого микроклимата: воздух с улицы может оказаться губительным для собранных здесь редкостей.