Виктор Пелевин - Искусство легких касаний

Некоторые из его мыслей интересны, как, например, этот навеянный общением с англичанином пассаж:

«Летун — это своего рода дрон, подключающий нас к новому богу человечества, Разуму. Этот бог может сделать нас чем угодно (конечно, лишь во временно́й иллюзии, но такова сфера всех богов). Хочется сказать, «сделать по нашему заказу», но прелесть ситуации в том, что никакого другого заказчика и никакой другой сути, кроме Разума, в нас нет. Так что Разум с нашей помощью услаждает сам себя: человек для него просто грешная рабочая рука».

Человек, пишет Голгофский, это биологическая платформа, которую захватил Разум, вытеснив всех прежних богов-арендаторов двухкамерного мозга («devils of unreason», как сочно назвал их Альфред Хичкок в фильме «Spellbound»). «Оккупировал», сказал бы удолбанный мексиканский колдун; «благословил своим божественным присутствием», возразил бы революционный палач конца восемнадцатого века.

Истина посередине? Истина нигде. Так, во всяком случае, Голгофский понял молчание монаха.

Голгофский начинает скучать — от умственной аскезы его тянет к искристой европейской культуре. Он забредает к известной парижской гадалке на картах Таро (она же профессор философии и филологии, ученица Жака Дерриды и депутат-трансвестит), чтобы узнать, как будет развиваться это странное расследование. Гадалка долгое время изучает разложенные на столе карты, хмурится — и в конце концов говорит:

— Весьма редкий спред. Если проинтерпретировать всю явленную здесь символику и сжать ее в краткий ответ… Примерно так: под женским крестцом для вас откроется тайный раздвоенный ход, который дважды приведет вас к истине… Да, именно раздвоенный. Возможных смыслов здесь, конечно, целое море. А то и два…

Голгофский вспоминает лионских путан в желтых жилетах и вздыхает — спасибо, что не три. Он собирается назад в Москву, но тут ему приходит электронная почта от уже подзабытого им Жерара Бонье.

Бонье передает привет от Натали и сдержанно извиняется за неудачное окончание памятного вечера в Лионе.

«Как говорят новейшие философы, наша свобода имеет пределы — она кончается там, где начинается чужая придурь».

Он добавляет, что возвращался в своих мыслях к ночному разговору с Голгофским и хочет теперь направить его поиски.

«Вы сейчас в Париже. Попробуйте лично пообщаться с Антуаном Дави, экспертом по де Саду и европейской культуре восемнадцатого века. По секрету намекну, что он специалист не только по культуре, но и по многому другому. Если вы хотите услышать от него что-то интересное и новое, вы должны говорить с ним лично — электронным посредникам он не доверяет… Я уже связался с ним, расхвалил вас как величайшего из ныне живущих русских историков и одновременно брата-каменщика, стоящего в самом начале пути. Он готов вас принять… На всякий случай хочу вас предупредить — общаясь с Дави, не вздумайте шутить на тему маленького члена: он крайне болезненно реагирует на подобное».

«Дави — отличная фамилия для садоведа, — иронизирует Голгофский. — Жаль, что французам этого не понять».

Дави живет в центре Парижа; его квартиру, по преданию, когда-то посещал сам Наполеон еще в свою бытность простым генералом. Это мощный старик с несколько хипстерскими ухватками: его ноутбук стоит на ободранной зеленой двери, положенной на два высоких табурета.

В рабочей комнате Дави — старинный камин, обрамленный двумя колоннами («по воспоминаниям современников, Наполеон долго стоял вот прямо здесь, опираясь на мраморную полку, и глядел на часы в виде бронзового черепа…»). Камин, впрочем, не работает — перестройки и реновации давным-давно перекрыли дымоход. Полка, на которую опирался Наполеон, до сих пор здесь — теперь на ней стоит бюст де Сада в лавровом венке.

В другой комнате, куда улыбающийся хозяин заводит гостя, Голгофского ждет «фантомный дыб» (так наш лысый автор называет ощущение, что его волосы встают дыбом).

На ржавых цепях висит прикованная к стене девушка в рваном платье восемнадцатого века. Она то ли без сознания, то ли мертва. У другой стены — стойка с плетками и хлыстами самой разной формы и размера.

Дави берет бич и взмахивает им; узкое жало смачно щелкает по девичьей щеке. Остается розовый след, раздается тихое и нежное «Ах!» — и девушка открывает фиалковые глаза.

— Это моя Жюстина, — говорит Дави и протягивает свой инструмент Голгофскому. — Вот, не угодно ли?

Голгофский растерянно берет бич. Он уже сообразил, что девушка резиновая, из дорогих электрифицированных моделей. Но вдруг в комнате ведется видеосъемка? Впрочем, если за ценную информацию придется заплатить репутацией, Голгофский готов. Он щелкает бичом — и цедит:

— С-с-сестра!

«Хотел сказать «сука», но в последний момент отчего-то не смог…»

Должно быть, вспомнил о скрытых камерах.

Жюстина закрывает глаза и слегка краснеет. Технический прогресс неостановим.

— О-о! — восхищенно шепчет Дави. — Я прямо вижу московские сыскные подвалы… Иоанн Террибль… Царь-пушкин…

— Царь-пушкин большой, да, — говорит Голгофский, возвращая бич. — Но он не стреляет. С особо крупными приборами такое бывает сплошь и рядом.

Дави счастливо хохочет — и Голгофский видит, что попал в десятку. Теперь они друзья. Они возвращаются в комнату с наполеоновским камином, Дави открывает дверцы бара и спрашивает:

— Перно? Пастис?

Через час они уже дымят маисовым «житаном» и беседуют доверительно и откровенно, как старые друзья.

— Вы добрались до весьма мрачных секретов, мой друг, — говорит Дави. — У Разума действительно есть свои тайные адепты, желающие видеть в нем подобие вечного духа. И с ними хитрый Разум ведет себя почти так же, как вел себя со своими жрецами любой древний бог. Он охотно принимает от них жертвы, и даже является им в заказанном виде…

— Как?

— Например, с рогами и черными крыльями, во лбу звезда et ainsi de suite [6] и так далее. . Разум как духовная сущность скрыт от людей — но может стать чем угодно. В этом смысле он похож на волшебное зеркало.

— Что он делает, являясь своим адептам?

Дави ухмыляется.

— Как и любой бог, он творит для них небольшие чудеса, не нарушающие равновесия Вселенной…

— А какова роль адептов Разума в истории?

— В последние века они ее направляют, мой друг. Именно они являются создателями химер. Некоторые из этих ваятелей скрыты, другие — на самом виду. Про иных сразу и не поймешь, какому божеству они служат…

— Де Сад был одним из них?

Дави кивает.

Голгофский проявляет сострадание к читателю — и вместо диалога на сто с лишним страниц упаковывает полученную от Дави информацию всего в пятьдесят.