Игорь Савельев - Лицей 2018. Второй выпуск [антология]

Стрельцов проверял холм, с которого, как полагал, за домом Кузьмы могли наблюдать наемники. Несколько ночей он сидел в засаде, но никто не появлялся. Возможно, убийцы чего-то выжидали или какое-то дело отвлекло их, спугнула третья сила. Чутье ничего не подсказывало Стрельцову, но он не думал, что укры просто отступились, тем более теперь, когда Кузьма стал более уязвим в одиночестве, лишенный отряда. Бывало, наемники приходили за ветеранами прямо в их дома, минировали машины или добавляли в пищу яд, но в этом отношении Стрельцов был спокоен до тех пор, пока участок стерег Борька.

Катя приезжала к Кузьме несколько раз, но тот упрямо отсылал ее. Она просила Стрельцова о большом интервью, он медлил. Катя пыталась вернуть его во тьму военного прошлого, и, хотя на словах играла в его игру: «Ты больше не солдат, тот человек, который нес смерть и горе, в прошлом», — он чувствовал, что Катю манит именно этот уставший и злой убийца.

В последних числах мая настал день, который с самого утра показался Стрельцову отличным от прочих. Он встал не умиротворенным, как прежде, не ощутил сладостного мирного безразличия. С первых минут после пробуждения, еще во время зарядки, он уловил тревогу всюду вокруг: в покачивании сосновых ветвей под порывами ветра, в прикосновениях травы к босым стопам.

Стрельцов надеялся, что кофе или скромный завтрак (он ел только творог или овсянку по утрам) помогут вернуть все на круги своя, но и пища была иной на вкус, не приносила радости. Со вчерашнего дня — дня убийства — установилась невыносимая жара, небо вычистилось от облаков и дымки, умылось спелым солнечным сиянием и стало кристально чистым. В восемь утра температура подобралась к тридцати.

Стрельцов вышел на берег моря, к своим камням. Скинул рубашку, шорты, обувь, прыгнул в воду. Соленая прохлада приняла его. Он поспешил заплыть далеко в море, сегодня довольно безмятежное, — лег на волны, позволяя воде унести себя как можно дальше. Постепенно берег удалился настолько, что почти исчез из виду. Голову припекало, и Стрельцов понял, что природе ничего не стоит поглотить его и скрыть следы убийства.

Он заработал руками, чтобы вернуться на сушу, но временами останавливался, и море начинало забирать его обратно. Усталость усиливалась, и вот уже вода отматывалась совсем медленно, как бы нехотя. Стрельцов подумал, что если умрет, от него останется совсем немногое: несколько десятков горюющих семей, чьих сыновей, братьев, отцов он убил; несколько десятков квадратных метров новенькой квартиры, подаренной государством за то, что он метко бил врага; полдесятка часов его речи на Катином диктофоне, вязнущая в смерти любовь к Марине. Пожалуй, и все. Ему страстно захотелось, чтобы осталось даже меньше, и он поплыл к берегу активнее, чтобы вернуться в Москву, продать поскорее квартиру, раздарить полученные деньги тем, кого убил, и обязательно помочь Кате написать об этой войне книгу — даже заставить ее, если придется. Эта книга должна существовать.

Стрельцов добрался до берега к одиннадцати. К этой минуте все желания в нем погасли — телу лишь хотелось опереться на твердь и напитаться пресной водой. Его отнесло далеко в сторону, и он около полутора километров шел в одних плавках по отмели, чтобы вернуться к вещам. Его ждали Кузьма и Борька.

— Чего такой хмурый, Профессор?

— А? Да не, — Стрельцов улыбнулся, — просто задумался как следует.

Он жадно припал к горлышку фляги. По виду Кузьмы он понял, что тот пришел не просто так и тоже почувствовал перемены. А может быть, стал их причиной.

— Моего друга убили вчера, — сказал он, пока Стрельцов одевался.

— Кто?

— Мои.

— Все?

— Нет, двое. Я думаю, что двое. Теперь с ними надо что-то решать… И быстро.

Стрельцов вспомнил, когда последний раз слышал такой голос. Это разговаривал не Кузьма. Над пляжем раздавался голос командира, который отдавал приказ.

— Не-не. Стой. Я не буду, — поспешил сказать Стрельцов.

Кузьма посмотрел на него хищно.

— Ничего больше не умею! Всё оставил там! Не помню ни как собирать винтовку, ни как целиться… Слушай, Кузьма, почти полгода прошло. Всё. Забудь. Сочувствую твоей потере, надеюсь, полиция разберется.

— Руки помнят, — тихо сказал тот.

Кажется, у него не было оружия, но Стрельцов понимал, что у Кузьмы достанет сил убить его голыми руками за неподчинение; да и мало ли он видел задушенных Кузьмой, забитых до смерти. Исход столкновения был предрешен, но Стрельцов знал, что соглашаться нельзя. Сколько раз, в дороге и уже по прибытии сюда, Марина предупреждала его…

Он встал по стойке смирно, высоко поднял голову. Он готов был умереть. «Камнем ты это сделаешь или руками? Лучше, конечно, камнем, хватит одного удара, и тогда тело смогут привести в состояние, в котором не стыдно показаться матери, отцу… Они, возможно, единственные, кто вправе не чувствовать за меня стыд. Кое-что по-настоящему чистое во мне они действительно видели — то, что даже я не увидел».

Однако Кузьма не спешил вставать. Он испытующе смотрел на своего бывшего снайпера. В нем тоже не сразу проснулась память. Многое он забыл в госпитале. Рана располагала: сильно контуженного, его еле откачали, еле выковыряли пять разворотивших грудь и ключицу осколков — он вполне заслужил право на беспамятство. Что еще важнее (об этом знал только Стрельцов, потому что был там, когда Кузьма должен был истечь кровью и умереть), командир не стонал, хотя еще несколько минут оставался в сознании, не звал никого, а просто лежал и испускал дух. Каждый вздох давался с трудом, однако умирал он с достоинством и в некотором смысле заслужил, чтобы кое-что забыть.

— Только мы с тобой знаем, да? — усмехнулся Кузьма. Стрельцов понурил голову. — Ну и чего ж ты вытащил меня тогда?

— Я всех вытаскивал. Мне было все равно кого спасать.

— Неправда. Только меня ты и вытащил.

Стрельцов вспомнил комнату, заваленную телами. Почти все были еще живы, стонали, истекая кровью. Пленный спрятал в рукаве связку из трех гранат и уронил ее в комнате, где собрались остатки отряда Кузьмы. Сколько бы Стрельцов ни возвращался в тот день, он не мог понять, как Кузьма вынес всю ту боль, кровь и выжил. Стрельцов тащил его на себе, чтобы предъявить в госпитале труп героя, но…

— Я никому не сказал и ты никому не говорил, да? — уточнил Кузьма.

— Что тут говорить, — Стрельцов пожал плечами.

Тогда он никого не рассматривал, но теперь развороченные лица всплыли в памяти остро, подробно — он мог разглядеть каждого солдата, каждую деталь, и ни один из умерших не хотел легко отпускать его. Каждый вставал, демонстрировал покалеченные руки, ноги, головы. Стрельцов невольно заплакал, понимая, что каждый из них был любимым ребенком своей мамы, центром и смыслом ее жизни, и всех этих людей он разорвал на части в той комнате, а спас зачем-то лишь того единственного, кого не было жалко.