Игорь Савельев - Лицей 2018. Второй выпуск [антология]

— Очень тупо с твоей стороны. Тупее только приехать сюда. Вот чего ты ждал? Что я не вспомню? Или что прощу?

Стрельцов опустил взгляд. Спросить бы у того солдата, который решался на это: чего действительно он хочет, почему зло так манит его, почему месть за Марину для него важнее чести и дружбы?

— Предатель ты, — холодно сказал Кузьма. — И если ты думаешь, что меня вытащил и я поэтому прощу тебя, то зря. Я знаю, чего ты приехал. Знаю, почему целыми днями сидишь в море, а от меня нычишься в моем же доме. Так вот, да, пора возвращать должок. Ты же знал, что я за этим тебя звал. И ты приехал. Ну давай. Скажи. Откуда у него оказались гранаты? Ты же его вел, ты обыскивал! Как ты мог не заметить? Ты им в жопу должен был залезать, чтобы удостовериться!

Солнце достигало зенита, жгло прямым лучом, проникало в мысли, растапливало беспокойство и страхи легко, словно сливочное масло. От солнца не было спасения, как не было спасения от растекавшихся по сознанию Стрельцова лиц и голосов войны. Все романтические мысли оставили его. Не было никакого приказа общества, никакого голоса свыше, никакой причины. Он пошел туда, потому что хотел, и убивал, потому что мог. Он ничем не выторговал себе права просто уйти с этой войны, когда пожелает. Ни разу он не был серьезно ранен или даже контужен, при этом все в отряде погибли, включая Марину и остальных, кого он любил или не любил. Смерть и боль обошли предателя, будто для войны его не существовало. И устами командира, тоже оставшегося в живых вопреки всему, люди, которых он погубил, просто произносят очередной неизбежный приказ.

— Видел пару недель назад странный сон, — сказал Кузьма после долгой паузы. — В конце было, будто я превращаюсь в собаку. В Борьку.

Пес услышал свое имя и навострил уши, однако оно было произнесено непривычным тоном, и он не знал, как реагировать.

— Не шуми, Борька, я рассказываю. Это был только наполовину сон, а наполовину это уже случилось, — продолжил Кузьма, думая над каждым словом. — Я вернулся с войны и узнал, что, если буду делать что хочу, мне придется воевать тут.

— Ты ее с собой принес, — сказал Стрельцов, но Кузьма не услышал. Он продолжал рассказывать про видение, настигшее его за мгновение до того, как он уничтожил бы Максима.

— Придется убивать, и опять всё по военному времени. Мир никогда не наступит. Будут вечно только враги и не враги, даже тут, в моем Крае. И врагов намного больше. Кто у меня из друзей?.. Мои — и то враги, понимаешь? Я должен убить их, чтобы меня никто не останавливал. В доме надо сделать крепость, куда никто чужой не войдет. Им там не место, они тоже должны исчезнуть. И вот я в бреду шастаю по дому и убиваю их: Галину, Полю, Петровича, Максима, тебя — всех, кто есть в доме, кроме пса. Даже кур. Потом выхожу и бросаюсь в огонь. Другого бы он сжег, но я выдерживаю. Меня уже обожгло раньше, мне больше не больно, я умираю без боли и чувствую только ненависть. А потом моя душа перетекает вот — в него, — он показал на пса, — и уходит куда-то.

Стрельцов погладил Борьку. Тот глядел на людей и сознавал скудным песьим умом, что те ведут большой разговор, в котором и он принимает участие.

— Помоги мне этого не допустить, — вдруг попросил Кузьма, сжимая кисть Стрельцова. Они смотрели в глаза друг другу. Что-то вполне человеческое еще удерживало командира на этом свете.

— Это Вальхалла, Кузьма, — пояснил Стрельцов, — всем великим воинам туда дорога. Можно только отсрочить.

— Чего-чего это? — смутился Кузьма.

— Загробное пристанище воинов. Всем суждено туда попадать после смерти. Видимо, тебя туда перенесет Борька. Это называется валькирия. Может принять любой облик. Это скандинавская мифология.

— Но я бы не хотел до этого доводить, — Кузьма потупил взгляд. — Дочка моя…

— Да не убьешь ты никого, прекрати! — Стрельцов высвободил руку.

— Откуда тебе знать? Если я чую ярость и ненависть в себе, если они текут во мне вместо крови. Ты единственный, кто видел…

— Единственный живой, кто видел, — мрачно поправил Стрельцов.

— Какая разница. Ты видел. Ты понимаешь, что я могу.

— Да.

— Никто не понимает. Они просто не могут понять, что я могу, — сказал Кузьма. — Главная по поселку меня пугает, но пугает не тем. Поэтому ты должен сделать, а то я все тут уничтожу. Помоги мне.

Стрельцову очень хотелось отказаться, послать его к черту, возразить…

— Ты герой этой войны.

— Да.

— Они собираются поднять тебя на свои знамена. Как только об этом можно будет громко говорить. Им нужна твоя слава, подвиг. Никто не знает, что там было и есть на самом деле. Но потом они могут и запросто избавиться от тебя. Им выгодно, что войну никто не видел.

— Она хочет увидеть, — усмехнулся Кузьма. — Эта московская дурочка. По-твоему, чего она до сих пор тут ошивается? — Он улыбнулся, словно приглашая Стрельцова в следующее, последнее воспоминание, которое тот почти вымарал.

— На тебя запала.

— Не. Я для нее старый. Ты вот в самый раз. И она хочет увидеть войну. Я сразу это заметил… Предложи ей побыть наводчицей. Тебе же не впервой, Профессор.

— Нет! — Стрельцов попятился к морю.

— Предложи. Не уговаривай. Сам увидишь. — Кузьма усмехнулся. Хоть он был и простой человек, но Стрельцов знал, что в людях командир ошибается редко. — Тебя тут никто не знает. Ты как призрак, кто-то что-то слышал, и только. Два выстрела — и ты исчезнешь. А если пойду я, представляешь, сколько будет крови? Попроси ее помочь. Помнишь, как ты попросил Марину?

Стрельцов помрачнел. Память о том вечере, когда он просьбами, уговорами, угрозами увлек Марину туда, откуда она никогда не вернется, высунулась из холодной черноты… Нет! Он не мог этого сделать. Это был Кузьма! Только он, только его проклятый приказ, больше ничего.

–.. Когда все сделаете, считай, я простил.

Стрельцов знал, что это не просьба. Отказ не будет принят. Никого, кроме них, тут нет, а Борька всегда будет на стороне хозяина.

— За тобой все еще долг, — повторил командир. Стрельцов понял, что иного пути не существует. Если Кузьма просто убьет его здесь, это не решит ничего. Он не хотел умирать виновным.

Поняв, что он соглашается, Кузьма добавил:

— Она их знает. Никиту и Егора. Скажи, чтобы встретилась с обоими.

— Они же не идиоты. Будут ждать, что ты придешь.

— Это я уже продумал. Меня Паша прикроет. В это время я буду с ним. А про тебя они не знают.

Стрельцов промолчал.

— А если все-таки я не выдержу, — вдруг Кузьма заговорил тем прерывающимся голосом, каким говорил про сон, — если не выдержу… то возьми Борьку. Мне кажется, я в него переселюсь, как было во сне.

— Нет, Кузьма, переселиться можно только в новорожденное существо. А тебе вообще дорога в зал воинов. И мне. Ну, если бы это все существовало.