Йожеф Балаж - Посреди земли

Крестьянская тема не исчерпана в современной венгерской литературе произведениями таких ее мастеров, как Петер Вереш и Ференц Шанта, Имре Шаркади и Эржебет Галгоци. Новые поколения открывают в ней иные возможности и ракурсы изображения человеческой души. В этом убеждает и лирическая новелла «Море и чайка» молодого прозаика Сильвестера Эрдёга, сумевшего на нескольких страницах, написанных в раскованной форме внутреннего диалога, с большой психологической достоверностью изобразить и внутренний мир пожилых супругов, впервые в жизни отправляющихся на отдых к морю, и заботы и волнения их сегодняшнего дня, и историю их жизни на протяжении последних тридцати лет.

Венгерская новеллистика, имеющая замечательное и богатое прошлое, развивается сегодня под знаком растущего внимания к стремительно меняющейся действительности, соединяя в своей палитре многие и разные краски, необходимые для всестороннего запечатления духовного мира современника, его помыслов и свершений. Следуя по этому пути, венгерские художники слова добились значительных достижений. В том, что это действительно так, пусть убедят читателя сами произведения, включенные в эту книгу.

В. Середа.

Я родился в 1944 году. Пока что достопримечательных событий в моей жизни почти не случалось, если не считать того, что немецкая армия вступила в Венгрию именно в день моего рождения и ее солдаты «оказали мне честь», привязав своих лошадей к шелковице на нашем дворе.

Для меня история — это шестидесятые годы. И хотя в эту пору не ломались, как в иные исторические времена, душа и тело, но люди и тогда рождались, умирали, работали, мечтали и постоянно раздумывали над смыслом существования. Прелесть человеческой жизни, верно, в том и состоит, что познание себя — часто изумленное — идет постоянно, ежеминутно несет перемены и, когда мы начинаем понимать это, обозримее становится весь беспредельный мир… да, пожалуй, и дружелюбнее.

До сих пор вышло пять моих романов, по трем из них сняты фильмы.

Еще в дороге он подумал, что перед выездом следовало бы написать. И теперь, когда был уже дома, когда машина въехала на мосток перед отцовскими воротами, даже рассердился на себя: «Старики-то могут быть где-нибудь в поле либо на винограднике…»

Он посигналил, но тщетно: во дворе никакого движения. Глаза мимоходом отметили свежие следы граблей на песке. Он знал: с утра отец непременно убирался во дворе и лишь после того побрели они с матерью на полевые работы. Последнее время они нипочем не уйдут со двора, не управившись сперва со всеми домашними делами: вдоволь зададут корму скотине, все колоды, все щербатые миски наполнят водой до краев, двор подметут да еще пройдутся по нему граблями. Потом тщательно, заботливо запрут все, что можно: дом, погреб, обе калитки — на улицу и на огород… Он словно наяву видел сейчас и отца и мать, видел, как они напоследок еще раз оглядываются на свой дом, удовлетворенно оглаживают его взглядом.

Не выходя из машины, он раздумывал, ехать ли дальше в деревню или поспрошать у соседей, где вернее искать родителей. Глянул мельком налево: за забором, вцепившись в планки, стоял сосед и смотрел на него. Он подивился даже, как это сразу его не заметил, впрочем, старый Якаб такой коротышка, из-за штакетника только лоб и виден. Как только глаза их встретились, старый Якаб сказал:

— Отец твой с матерью на виноградник подались…

Старик дышал тяжело, голос хриплый, движения вскинувшихся было рук неуверенны; даже из машины было видно, как дрожат его пальцы, обхватившие просмоленные планки забора.

Он поспешно вылез из машины, перебежал по мостку через канаву и остановился перед стариком. Поверх забора пожал ему руку. Стоял и не верил собственным глазам: лицо старого Якаба обрюзгло, лоб покрылся желтушными пятнами, рот — уж лучше бы ему этого не видеть! — скосился на сторону. Он не знал, как теперь быть, что делать, что сказать, вот только что все было так легко, и вдруг — словно по голове шарахнули. Захотелось вернуться в машину.

— По… подались на виноградник… мать да отец твой. А я вот стою. Доктора говорят…

Он терпеливо ждал: пусть уж старик закончит фразу.

— …доктора говорят, чтобы здесь и стоял… либо сидел во дворе. Под деревом. Так и наказывали…

Кивнув старику, он заторопился к машине.

Он дал задний ход и, вырулив на дорогу, по которой приехал, не удержался, оглянулся на соседский забор. Старый Якаб провожал взглядом машину, его глаза блестели. Сзади него, посреди двора, стояло наполовину высохшее ореховое дерево.

«Потому, верно, и не срубили, чтобы старику было где посидеть», — подумал он. Порядочно отъехав от деревни, он свернул с шоссе на широкий проселок. И только теперь заметил, что по обе стороны дороги цветут акации: их аромат вдруг волнами хлынул в окно машины, и оттого на душе сразу повеселело; он ехал и напевал себе под нос какой-то шлягер:

«Вот дуралей, дался мне этот Лондон, когда через неделю я еду в Италию!»

Собственно, он и домой прикатил, чтобы сказать о том старикам. Раз уж за границу съездить собрался, надо хоть попрощаться чин чином. Старики-то затем ведь и помогли ему машину купить, чтобы почаще домой наведывался.

В поле он никого не увидел и, свернув на виноградники, поехал еще медленней. И на этой дороге, в эту самую минуту поклялся себе, что станет наезжать домой чаще. Будет ходить на виноградник, мотыжить, опрыскивать… «Вообще поселюсь в тишине этой, построим с отцом какую-нибудь халупу, а там, при первой возможности, раз — и сюда… Бриться не стану, питаться буду птичьими яйцами да морковкой. Про меня и так все говорят, даже Бетти с ее куриными мозгами, — Бетти, ну и имечко! — будто я по натуре отшельник…»

Нынче, когда он отправился домой, в деревню, Бетти ехала с ним до самой городской черты. Всю дорогу ныла про то, что у нее нет ни машины, ни гарсоньерки, ни дома в провинции. «Не то что у тебя, — орала она ему прямо в ухо. — Ты вон и квартиру отхватил в своем институте, гарсоньерка, правда, но все же квартира, а я — как жила, так и живи с мамашею… Вот вернешься, а меня уж не будет, покончу с собой, и к черту все».

Он слышал это от нее сотни раз. Всякий разговор у нее сводился к этому.

Но сейчас он вдруг явственно понял, как хотел бы приехать сюда с нею вместе. «Весь институт считает тебя отшельником. Тебе тридцать лет, а ты все не знаешь, чего хочешь…» Он ответил ей, что самое важное знает: «На тебе не женюсь никогда». Тут-то Бетти и выскочила из машины, побежала к конечной остановке автобуса. «Невероятно, — думал он сейчас, — даже не обернулась!»