Йожеф Балаж - Посреди земли

Добравшись до отцовского виноградника и выключив мотор, он первый увидел мать. Она всплеснула руками, крикнула отцу и бросилась было к сыну, но тут же остановилась, Воткнув мотыги в песок, отец и мать стояли в нерешительности, не зная, как поступить; лица у обоих светились. Они двинулись было к машине, которой гордились больше, чем сын, но виноградник не отпустил их: «надо бы еще несколько рядков промотыжить, чтоб другой раз не приходить».

Он постоял немного. Перебрасывались словами — о том, о сем; вдруг он торопливо разделся до пояса, взял у матери мотыгу и принялся за работу. Отец довольно посмеивался — хорошо, мол, держишь мотыгу в руках, — потом почесал затылок, надвинул кепчонку на лоб и, сощурясь, проговорил:

— Дома-то в последний раз зимой был, а нынче уж май на дворе… Для того и машина эта, чтоб домой почаще заглядывал.

Но он пропускал эти слова мимо ушей. Знал, что хочет сказать отец и почему говорит так. Пройдет какой-нибудь час, день — и все станет на место, словно бы он и не уезжал отсюда. С родителями у него полный контакт. Вся деревня знала, как они его любят, как им гордятся. Правда, о работе его им только то и известно, что трудится он в каком-то научно-исследовательском институте, где изучают растения и всякие серьезные вещи, ставят опыты. Однажды он и сам слышал, войдя в деревенскую корчму, как кто-то сказал за его спиной: «Это Миклош Чисарик, ну, знаете, тот, ученый…» Интересно было выведать, кто его «ученым» прозвал. Скорее всего, от отца пошло. Верно, похвастался однажды в корчме, ну, а люди такое помнят.

Мотыги, кошелку и лейку он сунул в багажник, мать посадил сзади, отца — на переднее сиденье, рядом с собой. Перед виноградником развернулся. Мать попросила: сперва давай к кладбищу, а потом уж домой.

— Там, у дороги, под деревом Бела Касон полеживает, заедем за ним… Отвезем уж домой-то. Как жена его померла, мы его к себе взяли. Так он каждое утро на кладбище ходит…

Миклош остановил машину, повернулся к матери. Он не верил собственным ушам.

— Чего удивляешься? Бела Касон у нас живет… в задней комнате. Там его и поселили.

— Белу Касона? У которого хутор был?..

— Нет у него теперь ничегошеньки. Ходит в отрепьях, рад бывал хоть раз в день поесть чего-нибудь, А так-то и ему лучше… Все не один. Мать твоя и обстирывает его и кормит, — обстоятельно рассказывал отец.

Миклош Чисарик, усмехаясь, облокотился на руль.

— Чего удивляться-то, — опять заговорила мать, — никому до него не было дела… ему теперь только с нами и хорошо.

Они свернули на кладбищенскую дорогу. Бела Касон лежал на придорожной аллее, спиной к кладбищу, надвинув на глаза шляпу.

Миклош Чисарик подошел к нему вместе с отцом. Бела Касон встрепенулся, тяжело приподнялся, пробормотал что-то невнятное, наконец признал и отца и сына.

— Я тут раздумывал… как бы это уйти куда глаза глядят, — проговорил Бела Касон.

— Во сне, видать, раздумывали? — спросил старый Чисарик.

— Нет, почему же, — отозвался Бела Касон. — Я не спал.

— Поедемте с нами! — Подхватив сидевшего на земле старика сзади под мышки, Миклош помог ему встать на ноги.

Бела Касон — в зимнем пальто, в высоких растоптанных башмаках и старых, залатанных галифе — на мгновение потерял равновесие.

— А все ж таки вы спали, — не преминул заметить старый Чисарик.

Бела Касон сел на заднее сиденье, как раз за спиной Миклоша, и проговорил:

— Ну, хороша машина? Вот что, поезжай-ка на кладбище.

— Еще чего… Может, уж прямиком на небо, — огрызнулась мать Миклоша.

Бела Касон замолчал, плотней запахнул свое зимнее пальто. «Верно, испугался, когда мы его разбудили, — подумал Миклош. — Да, состарился наш бывший помещик, теперь ему, должно быть, за семьдесят…»

— Сколько вам лет, дядя Бела? — спросил он.

— Не называй меня Белой! Препоганое имя. Бывший помещик по имени Бела!.. В жизни всякое ко мне приставало, вот и к лохмотьям этим привык, но имя мое… Собаке и то лучше кличку дают. Редкостный чудак был мой отец. Нынче уж и цыгана Белой не нарекут…

— А папеньку вашего как звали?

— Отца моего? — глянул на Миклоша Бела Касон. — Моего отца звали Венделем — Вендель Мухараи-Касон. Как и ты, университетский диплом имел… В Кашше [2] Ныне Кошице (Чехословакия). (Здесь и далее примечания переводчиков). университет окончил… Остановись-ка, — сказал вдруг Бела Касон Миклошу. — Вот здесь.

Дорога в этом месте, подойдя вплотную к огромному фруктовому саду, сворачивала к деревне. Бела Касон поглядел на сад, потом ткнул Миклоша в спину.

— Вот, видал, все это мое было… Самый большой сад в округе.

— Он и нынче большой и красивый, — вмешалась мать Миклоша. — Давно уж дело-то было, отобрали, чего теперь оплакивать, — прибавила она.

— Поглядеть-то можно, — тихо сказал Бела Касон.

— Поглядеть, поглядеть… а на кой шут! Работать надо. Да и что бы вы делали в этаком громадном саду да в одиночку! — не без раздражения оборвала Касона мать Миклоша.

А Миклош вдруг пожалел старика: обернувшись, увидел, как поглаживает он давно не бритый подбородок, как поеживается, будто от холода. Старик скрестил руки на груди; исполненное величия движение при обносках его выглядело жалостным, как на похоронах. Только сейчас до Миклоша дошло, что живет так Бела Касон уже лет тридцать. «Или около того, все равно… прожить почти три десятка лет во все более разрежающейся атмосфере… Вот уж истинно одиночество, это вам не одиночество гарсоньерок!»

Он опять стал присматриваться к Беле Касону. Бывший помещик сжался весь, как будто угадывал, что думает сейчас о нем этот молодой человек. Угадывал, быть может, и какую жалость к себе вызывает, и что все это выглядит довольно смешно: он — в этой машине, чужой машине, позади сына старых Чисариков, про которого, если б не знал его с малолетства, и не подумал бы, что он здешний, здесь увидел свет божий — так сильно он отличался от тех, что живут в этой деревеньке или родом вышли отсюда. И не потому, что одет этот парень так, как одеваются нынче в городах всего мира, а потому, что есть в нем нечто такое, из-за чего он, Бела Касон, его опасается, но и тянется к нему тоже. Старик уверен был что Миклош Чисарик все понимает в его жизни и судьбе, понимает важность мелочей, будто бы незначительных, замечает в его жизни и то, чего сам он стыдится, хотя жизнь его давно вся состоит из таких вот постыдных мелочей. И этот молодой человек, ученый, как говорят (что за ученый, неизвестно, но молва такая идет), этот молодой человек — сын вот этих самых старых Чисариков, которые в былые времена куда как рады были за третью часть урожая арендовать у него, Касона, хоть малый клочок земли. Либо насобирать хоть сколько-нибудь сливовой падалицы вот в этом его саду — теперь-то у них одни яблоки, а у него прежде сколько слив было! Да как еще радовались, если, конечно, он допускал их в сад. О чем только не раздумывал Бела Касон, оглядывая бывший свой сад и украдкой, с опаской засматривая молодому Чисарику в лицо; он вдруг понял сейчас, что не было в прежние времена, да и в будущем не найдется подле него человека, кто лучше бы понял его, Белу Касона, нынешнее его положение и необычайную историю его жизни, чем этот тридцатилетний юнец в клетчатом пиджаке.