Йожеф Балаж - Посреди земли

— Хорошо, пусть будет так. Но могу я спросить: дети у тебя есть?

— Дочка. Студентка.

— А у нас отличный парень.

— Марта мне говорила.

— Разумеется. Как это я не догадался?

Он так произнес последние слова, что Марта и гость недоверчиво насторожились. «Как дикие звери, — с удовлетворением подумал Немере. — Вспугнутые, прислушиваются, принюхиваются…»

И снова тягостное молчание. Взгляды мужчин скрестились. Ковач поставил чашечку на стол, так что она зазвенела. Руки у него явно дрожали.

— Спасибо за кофе. С удовольствием выпил, — хрипло пробормотал он, не глядя на Марту.

— Не за что. А вот мне есть за что тебя благодарить. — И когда гость приготовился встать, хозяин, слегка наклонившись вперед, продолжал: — Прости, но ты не сказал… твоя дорогая жена… что она…

— Работала бухгалтером, — отрезал Ковач.

— Я не о том. Отчего она умерла?

Ковач прикусил губу и, опершись на ручки кресла, резким движением поднялся.

— У нее было воспаление спинного мозга. — Он чуть ли не выплюнул свой ответ в лицо Немере и повернулся к Марте. — Мне пора идти.

— Ох, — горестно вздохнул Немере. — Не понял… так что с ней было?

— Ну? Чего ты не понял?

— Воспаление мозга из-за ущемления нерва в позвоночнике?

— Иштван! Хватит!

— Конечно…

— Не хами. В самом деле, хватит уже!

Спасаясь бегством, гость покинул комнату, квартиру, выскочил на лестницу. Марта вышла следом за ним.

Немере знал, что эти двое стоят сейчас во дворе и в отчаянии смотрят друг на друга; им больней, чем ему: рана у них свежая, глубокая, трудно исцелимая. Мужчина с некоторым опозданием хватает женщину за руку, судорожно, безнадежно; затем, наверное, робко, смущенно целует ее натруженные руки, одну, потом другую. И Немере знал, что Марта с трудом сдерживает слезы и что сам он, сидящий сейчас в комнате и не чувствующий физической боли, вел себя подло, как драчливый петух, но иначе не мог. На жизнь и у него есть право. На жизнь у всех есть право.

Марта молча вошла в комнату; на лице, бледном, как у восковых кукол, мертвая неподвижность, боль унижения. Не глядя на мужа, она кое-как нагромоздила на поднос посуду; из опрокинутых чашек потекла густая коричневая жижа, пачкая сахарницу, салфетки, чайные ложки.

— Может, отчитаешься? Ведь ты целых пять дней была в отъезде.

— Нет, — и она направилась к двери.

Его ошеломил непривычный тон, да и ни одного гостя она не принимала так любезно. А поскольку не прозвучал знакомый мотив «мой больной муженек», он, как вспугнутый зверь, прислушивался к тому, что происходит на кухне.

Из крана шумно лилась вода; Марта, видно, с удовольствием долго дрызгалась в ней… Каждый день на несколько часов в дом приходила прислуга и наводила всюду порядок; непонятно, почему Марта столько времени возится на кухне?

«Если я пойду туда, она решит: я требую ужин», — подумал Немере.

Марта вошла в комнату через другую дверь, пройдя по передней и коридору. В руках у нее была сумка. Она решительным жестом зажгла свет, не спросив, как обычно, не помешает ли он мужу. Вынула из сумки бумаги и принялась разбирать их на письменном столе.

— Что на тебя нашло?

— Я работаю.

— Что?!

— Я работаю. — И она продолжала невозмутимо листать документы.

— Пожалуйста, не изображай из себя дома начальника финансового отдела.

— И не думаю изображать. Я действительно начальник финансового отдела.

«Она не смотрит на меня. Просто не смеет», — подумал он.

— Как видно, тебе очень импонирует твоя должность.

— Не мешай мне, пожалуйста. — И она поправила на носу очки.

— Марта!

Никакого ответа, только стирает карандашные пометки то на одном, то на другом листе, ставит галочки, что-то подчеркивает.

— Что с тобой?

— Ты и сам прекрасно знаешь.

— Разве?

— Ты вел себя безобразно.

— Не говори так!

— Ну, конечно… — И она снова погрузилась в изучение документов.

— Объясни, пожалуйста… — И он замолчал.

— Что мне объяснять? Я спешу закончить работу. Вечером пойду в кино.

— Куда? — У него пресеклось дыхание. — Куда ты пойдешь?

— В кино, — спокойно проговорила она. — С большой компанией. В десять начало. Охотно довожу до твоего сведения.

— Никуда ты не пойдешь.

— Послушай, и ты бы мог пойти, если бы не вел себя так возмутительно. Я просила купить только один, понимаешь, только один билет.

— Купит, разумеется, Ковач.

— Да, Ковач, — последовал бесстрастный ответ.

Чуть погодя он злобно прошипел:

— Что это значит? Ты сроду так не поступала… И не посмеешь поступить так! Не то я защелкну английский замок, и ты, мое золотко, не войдешь в квартиру!

— Прекрасно! Пойду еще куда-нибудь.

— А я на тебя донесу. — Она равнодушно пожала плечами. — Ведь ты на руководящей работе…

— Ты сам этого хотел. Чтобы жить в полном достатке… особенно теперь. Или мне изменяет память?

— У тебя будут неприятности на службе.

— Ну и пусть.

— Раз ты на руководящей работе, то должна показывать другим пример! — уже безвольно, истерически кричал он. — Подчиненным! Молодежи! Да, да! Молодежи!

Марта чуть откинулась назад, — все еще красивую грудь ее туго обтянула вязаная кофта, — и безудержно захохотала.

— Кому?.. Кому?.. Молодежи? — спросила она наконец, и слезы полились у нее из глаз; она вытерла щеки кончиками пальцев.

Он застыл, в бессильной злобе сжав кулаки; потом, чтобы не ударить жену, сцепил пальцы.

— Так обращаться с больным человеком… Ты спятила! Спятила!

— А ты бы этого хотел, да?

Голос ее звучал совершенно холодно, враждебно. Трудно поверить… Неслыханное дело! Весь этот разговор, весь этот…

— Ты меня слушаешь? — перешел он на мирный тон. — Знаешь, как изнуряет беспомощность…

— Но у тебя есть право на жизнь, не так ли? Ведь я без конца это слышу.

— Конечно, — оживился он. — Право на жизнь.

Марта поднялась с места, одернула юбку, аккуратно сложила свои бумаги.

— Я приготовлю чай и сделаю несколько бутербродов. Ты вроде не такой уж беспомощный, однако… Не жалуйся.

Он бросился к двери и преградил Марте путь, как ему казалось, не только в кухню, но и в большой мир.

— Ты не вправе бросить меня, возненавидеть… Вспомни, подумай… — Он уже не сожалел о том, что голос его звучит жалобно, и в отчаянии тщетно старался припомнить хотя бы день, проведенный так, как того хотела жена, или что-нибудь сделанное ей в угоду.

— О чем мне думать?

Немере медленно отстранился.

— О чем? — протянул он тусклым, смиренным голосом. — О том, что… я предпочитаю бутерброд с ветчиной. Если речь об этом…

— Разумеется, об этом, — ответила Марта и вышла из комнаты.

Он лег и, уставившись в потолок, стал изучать причудливый узор из трещинок, проступавших из-под облупившейся краски, как делал это ежедневно в течение долгих часов, на протяжении многих месяцев.