Йожеф Балаж - Посреди земли

Есть сын, которого иногда, в перерыве между его занятиями, можно усадить возле своей кровати и впитывать по капле атмосферу юности, совсем, впрочем, иной, чем твоя собственная, — давно уж минувшая. Потом есть радио, разные газеты, журналы; изредка стоит даже включить телевизор. По правде говоря, он ненавидит эту волшебную шкатулку, порой кажется, так бы и разбил ее кулаком вдребезги. Но когда получаешь лишь пособие по болезни, а в недалеком будущем тебя ждет пенсия инвалида, мало что можно себе позволить. Такова распространенная точка зрения, общепринятое мнение, а скорей беспощадный приговор осужденному на беспомощность.

А Марта… Когда ей хочется отвлечься от повседневных хлопот, она сидит и самозабвенно смотрит вечером на телевизионный экран. Нередко, — замечал он, — пустыми глазами смотрит, но в эти минуты с ней не заговоришь. Быть может, таким образом она спасается от него, связанных с ним забот, разговоров? Он, обреченный на жалкое прозябание инвалид, не может того знать, да и к чему допытываться? Иной раз ему кажется, что он все же нужен жене. Что она в отчаянии цепляется за него, единственного своего друга, который никогда не предаст ее, не изменит ей, просто-напросто не в состоянии изменить. Он обстоятельно все обдумывает, взвешивает. И теперь уже не пленник в доме, подолгу может сидеть, даже полчасика погулять с ней, — все же есть от него какой-то прок. И он ждет ее с молчаливым упорством, как преданный пес, и охраняет от грозящих извне опасностей.

Молоко уже согрелось до комнатной температуры, белая пена поднялась до краев стакана… Тут, взглянув на ручные часы, Немере оторопел. Если верить им, то автобус пришел уже двадцать пять минут назад. Неужто он опаздывает? Но ведь погода хорошая, ранняя осень. Вроде бы не должен опаздывать.

Отбросив все прочие мысли и уже не ощущая постоянной ноющей боли, Немере торопливо заковылял к телефону. Ему вспомнилось увещевание жены:

— Займись чем-нибудь… Если бы я без конца прислушивалась к собственным ощущениям, то скоро бы тоже, верно, почувствовала сердцебиение, покалывание в боку… да все, что угодно. И онемение, и застой крови… Но ты же не способен отвлечься… — Затем следует обычно безнадежный жест, который он старается не замечать, но сейчас эта часто повторяющаяся сценка возникла перед ним.

Права ли Марта? Допустим, но зачем она обращается к нему свысока, с сознанием своего превосходства, так что при одном воспоминании об этом бросает в дрожь?..

Дежурный успокоил его: автобус прибыл вовремя.

Немере смотрел на онемевшую трубку — продолжать расспросы бессмысленно. Если что-нибудь случилось, прочтут по телефону текст телеграммы — равнодушно, монотонно. Выслушать его нелегко, впрочем, и сама телеграмма — печатные строки, хоть их и можно неоднократно поднести к глазам, не передают чувств, якобы в них заключенных, — соболезнования, сердечной теплоты, радости. А ядовито-зеленый конверт лишь через сутки бросят на дно почтового ящика. Почему непременно ядовито-зеленый?

«Дурак же я, однако, — подумал он. — Слишком уж большое значение придаю цвету, запаху, форме предметов, хотя сроду не отличался обостренной чувствительностью. Нет, про меня такого не скажешь. Ну, а душа… душа невольно перерождается, если тело прозябает».

Двадцать пять минут… Чтобы дойти до дому, Марте нужно в два раза меньше времени. Может быть, она очень устала? Вечно ведь торопится. А потом валится на кровать и долго не может отдышаться. Всегда, вечно торопится, несмотря на его предостережения.

Впрочем, предостережения его диктовались, пожалуй, не сочувствием и звучали скорее как шутка. Он всегда был до глупости уверенный и самодовольный! Уверен в постоянстве жены, неизменности дома, вселенной, в гуманности общества.

Уже начало смеркаться, тени постепенно удлинялись, окрашиваясь в коричневые тона; на руках его проступили венозные узлы, кисти словно раздулись за эти безжалостно затянувшиеся минуты и стали похожи на два внезапно выросших холмика. Но Немере еще держал себя в руках, только сжал губы, веки; на часы не смотрел, нет, нет, ни в коем случае… Он смотрел в прошлое и не думал о том, что его не вернешь — просто не хотел об этом думать, — в неопределенное будущее переносил все, что было: эгоистически счастливые годы, работу, немного дружбы, любовь, привязанность к жене, — ведь только задним числом, когда все уже позади, осознаешь, когда ты был и вправду по-настоящему счастлив.

Внезапно он вздрогнул, заслышав приближающиеся шаги, провел рукой по лицу, одернул халат, взбил подушку. Принужденная улыбка выдала его страх; он почувствовал, как невольно натягивается кожа на широких, твердых его скулах, но продолжал выжидающе стоять на месте. Он отчетливо слышал голоса, скрип ключа, приветливый голос жены:

— Заходите, пожалуйста.

«Стало быть, она гостя привела», — с досадой подумал он и тверже оперся на пятки, чтобы унять дрожь в ногах.

В комнату вошел мужчина, коренастый, с толстой шеей, и хотя морщин у него под глазами было совсем немного, Немере решил, что гость постарше его. Мужчина уверенно протянул руку, привык, видно, знакомиться с новыми людьми. Или Немере лишь показалось? С первого взгляда гость ему не понравился. Может быть, из-за избытка бодрости, небрежно любезной манеры обращения?

— Товарищ Ковач, — выдохнула Марта, едва коснувшись мягкими губами щеки мужа.

— Эндре Ковач, — внятно, с расстановкой проговорил гость. — Рад познакомиться с тобой.

Обращение на «ты» оскорбило хозяина.

— Немере, — с трудом выдавил он из себя и нехотя протянул руку.

— Совещание затянулось… и, как на зло, именно последнее… А Банди был так-любезен, что довез меня до дому на своей машине, — смущенно улыбнулась женщина.

— Банди?

— Не дури. Да, Банди. Мой коллега.

Покачав головой, Марта опять улыбнулась и осторожно провела рукой по волосам, поправила прическу. Поскольку и она и Ковач молчали, Немере пришлось сказать:

— Дорогая моя, может, ты предложишь гостю сесть?

— Конечно, конечно! Садитесь, пожалуйста.

Ковачу вдруг показалось, что ему жмет ворот рубашки, он хотел оттянуть его, но поднятая рука застыла в воздухе, и он лишь передернул плечами.

— Я решил, подумал… что я постарше тебя. Если позволишь… — И теперь он, готовый услышать отказ, уже смущенно и выжидающе протянул руку. Потом неторопливо прибавил: — Добрый вечер.

— Добрый вечер.

С преувеличенным трудом переставляя ноги, Немере нащупал за своей спиной ручки кресла и медленно, неловко опустился в него, упорно глядя на Ковача.

— Садись, пожалуйста.

Тот теперь уже молча, сдержанно кивнул в знак благодарности и сел.

Хозяин с бледной улыбкой на лице удовлетворенно смотрел на гостя, словно ему удалось голыми руками поймать муху и он слышал в крепко сжатом кулаке громкое, возбуждающе изменчивое жужжание насекомого, стремящегося вырваться на волю.