Йожеф Балаж - Посреди земли

Он чувствовал на себе холодный, испытующий взгляд Марты, а Ковач тем временем рассеянно смотрел на мебель, горшки с увядшими цветами, которые не поливали целую неделю, потом принялся разглядывать нелепый, безвкусно броский узор ковра.

Женщина подошла к столу, откинула крышку резной деревянной коробки, пододвинула гостю спички и пепельницу.

— Курите, пожалуйста. Я сейчас сварю вкусный крепкий кофе… в знак благодарности.

Они смотрели друг на друга. В глазах Марты затаилась мольба, Ковач не спускал с нее серьезного, печального, сочувственного взгляда.

— Спасибо, — сказал он. — Я подожду.

И когда мужчины остались одни, гость снова уставился на ковер, а хозяин продолжал изучать его смущенное, неуверенное лицо, совсем недавно выражавшее решительность, ум, превосходство. Да, многое познаешь, когда прикован к кровати, в ужасные, бесконечные часы ожидания, полного одиночества. Познаешь, как видно, и неизведанные глубины человеческой души. Честность, нечестность, когда одно переходит в другое. Частое явление, хотя лишь немногие его замечают.

Он научился притворяться. Поддразнивать. Терзаться и терзать других. Кого угодно и как угодно.

«Сейчас, дружище, преимущество на моей стороне, — думал он. — Я, Иштван Немере, бывший инженер, больной, почти калека, — ныне уж ноль. А раньше я не любил предаваться рефлексии, был веселый, безответственно веселый парень. Да, именно такой. В молодые годы шумел, любезничал, шутил, был несносно колючий, а теперь вот скис, как перестоявшееся вино. Стал неповоротливый, хмурый, хитрый. И терпеливый».

— Так вот… — оттопырив губы и уставясь на гостя, протянул он и вдруг замолчал.

Теперь уже напряженная, убийственно-враждебная атмосфера, созданная без особого труда, до смешного простыми, невероятно простыми приемами, сковывала гостя; он чувствовал себя как бабочка, наколотая на огромную булавку, и лишь из приличия не обращался в бегство. Откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза, он опять, как на протяжении последних пяти дней, видел перед собой изящную, остроумную, веселую, скорую на шутку женщину. Но теперь уже знал: в шутках искала она спасение.

С трудом пересиливая себя, он чувствовал сейчас лишь жалость к хозяину, который, несмотря на свою немощь, казался ему коварным, надменным.

— Видно, я пришел не вовремя. Бесконечно сожалею. — И он как будто собрался встать, бежать без оглядки.

— Да что ты, любезный мой друг… что ты, любезный…

— Эндре Ковач.

— …любезный Банди…

— Да?

— К нам все всегда приходят вовремя.

— В самом деле?

— Да…

— Насколько мне известно…

— Насколько тебе известно…

— Насколько мне известно, почти никто никогда к вам не ходит.

— Разве?

Тяжелое, гнетущее молчание.

Скрестились две пары глаз. Немере не сомневался, что он осилит, выдержит взгляд, — гость опять попал в ловушку.

— Ведь вы замкнулись в своей скорлупе, — настаивал на своем Ковач.

Ну, это уж откровенное проявление враждебности. Все, как он ожидал. Рассчитано точно.

— Правильно тебя информировали, — с удовлетворением проговорил Немере; он легко откинулся назад и, без видимого усилия скрестив ноги, стал выжидательно покачивать носком туфли.

Гость смущенно закурил и, поскольку ему больше ничего не оставалось, сосредоточил все внимание на сигарете, точно актер, который, забыв свою роль, вертит в руках какую-нибудь вещицу, а сам тем временем мучительно припоминает слова.

— Твоя супруга — бесподобная женщина.

— Марта?

— Да, Марта. Блестящий специалист. Думаю, я не открыл Америки, но…

— Блес-тя-щий?!

— Насколько мне помнится, я выразился именно так. Блестящий. — И он улыбнулся свысока, считая, что вполне освоился. Совсем освоился.

— Все определяется средой, — резко сказал Немере и, внезапно подавшись вперед, перешел на фамильярный тон: — Я, верно, догадываюсь — у нее новая среда. Кто едва мерцает, а кто способен и блистать…

— Оставь, пожалуйста!

— Прости. У меня развито чувство юмора.

— Оно и заметно.

— Вернее, прирожденная способность, — смутился теперь хозяин.

— Возможно.

— Сейчас это юмор висельника.

— Гм…

Ковач не смягчился, не расчувствовался; погасил в пепельнице окурок.

— Скажем так: на пороге смерти, — с усилием прибавил хозяин.

— Юмор человека, обреченного на долгую жизнь.

Слова эти прозвучали сурово и беспощадно, но Немере лишь улыбнулся.

— Как вижу, тебя всесторонне информировали.

Гость неожиданно встал.

«Ковач! Боже, ну и фамилия!» — мелькнуло в голове у Немере.

— Какого черта! Я не какой-нибудь сукин сын и не шут гороховый, — молвил он гневно, губы его дрожали.

Открылась дверь, и в комнату вошла Марта, неся на большом подносе кофейник, чашки и прочее.

— Банди, выпейте, пожалуйста, кофе, — встревоженно проговорила она.

Откинувшись на спинку кресла, Немере злорадно скривился.

— Ну что ж, если моя жена так благоволит к тебе… — любезно сказал он.

Ковач, нахмурившись, вынужден был опять сесть.

Воцарилось молчание, слышалось лишь позвякиванье фарфоровой посуды, серебряных ложек да тихий стон кусочка сахара, тонувшего в горячей темной жиже.

— А твоя жена тоже блестящий специалист? — между двумя глотками спросил Немере, поглаживая чашечку бледными пальцами; спросил просто так, между прочим.

— Была блестящим специалистом.

— Была?!

— Пока не умерла.

— Вот так номер!

Эти пошлые слова вырвались у него невольно. Он закусил губы и теперь уже не решался смотреть ни на жену, ни на гостя.

— Уже год, как нет бедняжки, — проговорила Марта робко, умоляюще, с отчаянием в голосе.

— Ты ее знала?

— Нет, нет. Товарищ Ковач… Банди… всего с полгода живет в нашем районе.

— В районе?!

— Да.

— Ты в городе, он в районе… — Немере улыбнулся. — Словом, не сослуживец, скорей коллега.

— Он — безупречный работник.

— Понимаю, — вполне миролюбиво протянул Немере.

«Всегда, даже когда я был здоров, мне удавалось чутко улавливать разные нюансы, — подумал он. — Всегда, во всем».

Марта и Ковач, как видно, слегка успокоились.

— Прости, Банди…. я и не думал… — С обезоруживающей искренностью Немере посмотрел на гостя. — Прости, пожалуйста.

— Охотно… Ничего страшного не произошло.

— Ты великодушный человек. Спасибо. — И после короткого молчания: — Так как же ты попал в этот район?

— Приехал из комитата.

— Сюда из комитата?! — захохотал Немере.

Губы у Ковача скривились, он взглянул на Марту и наконец ответил:

— Сюда или еще куда-нибудь… мне было все равно. Только бы уехать. Иначе я не мог. Да что говорить? Это личное мое дело.

— А почему? — оживился Немере. — Ведь…

— Я сказал: мое личное дело, — решительно перебил его Ковач.