Йожеф Балаж - Посреди земли

Над тем, другим морем, были тучи. Над другим морем.

Но здесь светит солнце! Летают чайки! Белоснежные!

Надо что-то сказать.

— Я позабыла мальчику объяснить, в какую корзину складывать яйца.

— Как-нибудь разберется.

— Пятьдесят штук я отложила на тесто — лапшу месить. Коли перепутает все, не знаю тогда, что и делать?

— Разве не все равно, из каких яиц делать тесто?

— Как же это все равно!

Муж того не понимает, что мальчик, он ведь забыть может. Хотя она все ему прописала. И записку ту на буфет положила. Что и когда есть, что в кладовой, а что в холодильнике, когда надо в магазин сходить и что купить там. Молоко, к примеру, покупать надо. В субботу пойти на кладбище, полить там все. А вот о яйцах она позабыла. Что же теперь будет?!

Нет, зря они все же поехали. Не нужно им это. Арендаши — те совсем другие. У них ни детей, ни скотины, ни сада. «Этушка, там же вода голубая! Чистая-чистая, прозрачная вода! А улицы! Магазины, витрины!» Но Этушка все думала о чайках. В горах ведь нет чаек. Потому она и согласилась поехать к морю. Из-за чаек. Потому, что в горах их нет. Но о чайках она никому ни словом не обмолвилась. Сидя в машине, она считала иностранные деньги, прикидывала.

Мужчина совсем замучился. Руки у него сводила судорога, глаза слепли от напряжения. По крайней мере, говорить надо, а то сидят в машине словно как немые. Коли уж поехали, пересилили себя, надобно улыбаться, веселиться. Нет, он все же скажет, право слово, скажет.

— А знаешь, это ведь наше свадебное путешествие, если на то пошло?

— Да опомнись, что ты говоришь? Ведь тридцать лет уж вместе прожили.

Что правда, то правда. Выходит, надо было промолчать. «Этушка, ты красивая! Я тебя люблю. И мы с тобой будем счастливы, вот увидишь!»

— Небось это Винце Арендаш ерунду придумал про свадебное-то путешествие? Здо́рово, нечего сказать. Ай да парочка — баран да ярочка.

Само собой, это у Винце Арендаша с языка сорвалось. Он шутил, конечно, но, в общем-то, был прав. «Ну, и потом, ты сможешь в кои-то веки побыть с Этушкой наедине! Ведь вы же еще молодые!» Имре тогда лишь рукой махнул.

Он продолжал сжимать руль. «На берегу кругом дамочки красивые в купальниках!» Вот какой этот Винце! Ему-то легко, он совсем другой. «Имре, ты ведь любишь меня, ты никогда меня не бросишь?! Я твоя, а ты мой, ведь правда?!» Откуда доносятся сейчас эти слова? Говорили ли они когда-нибудь подобное? Он словно видит тот полумрак, ту таинственную тягу друг к другу, стремление скрыться от посторонних глаз. Днем и ночью. Какими жадными они были, какими ненасытными.

— Осторожней! — вскрикнула женщина.

Он не заметил грузовик с прицепом, который его обгонял. Мужчина провел ладонью по лбу.

— Носятся как угорелые! — Женщина едва пересилила себя, чтобы не расплакаться.

Чего уж тут, сам виноват. Не посмотрел в зеркало.

— Говорил я тебе, что к морю на машине ехать — дело непростое. Вон какое движение тут, да и гонят быстро, не так, как у нас, дома.

— Теперь уж поздно. Был бы ты порешительней, мы бы и вовсе не поехали.

— Но мне ж хотелось, чтобы ты море увидела.

— До него еще доехать надо.

Что ждет их? Пять дней — срок ужасно долгий. А у моря они будут обречены на бездействие, одни среди чужих. О чем они станут говорить друг с другом, чем будут заниматься? Сидеть на берегу и смотреть на море. На чаек. Слушать шум прибоя. Тридцать лет. Но что они увидят в этом море, что? В море, как в зеркало, не посмотришься.

— Адрес-то у тебя?

— Какой еще адрес?

— Ну, тот, что Арендаши дали.

— Конечно.

«Ты для меня прекрасней чайки!» Уж не Имре ли произнес это? «А ты чайку-то видел когда?» Может, это Этушкины слова? «Не видел, но говорят, они очень красивые. Белоснежные, хрупкие. И верны морю». Неужели это он сказал? «Хорошо, тогда я буду чайкой. А ты кем же?» Неужели Этушка так заигрывает с ним? «Знаешь, давай ты будешь морем!» — «Я огромный и сильный! Непобедимый!» И тут они оба смеялись бы. Конечно, смеялись и целовались бы, а как же без этого!

Он замечает облака.

— Вон там оно — море.

— Да ведь солнце светит.

— Ты сама попробуешь: вода в море соленая.

— Тогда чего мне ее пробовать?

— Чтобы самой убедиться.

Женщина махнула рукой. Блажь. Она хочет видеть только чаек. Только их. «Это будет здорово, Этушка, вот увидишь. Замечательно. Городки, магазины!»

Машин стало еще больше. Они движутся еле-еле. Здесь уж начался город.

— Как чисто. — Женщина снова всматривается в вывески. — «Мясо».

— Где? — мужчина не отрывает глаз от дороги.

— Вон там. А еще «Ювелирный магазин».

— Так и доедем до самого моря. Винце говорил, что тот дом на самом берегу.

— Ты же сам с ним объяснялся. — Машина медленно ползет вперед, дорога забита автомобилями. Наверное, море в той стороне. Женщина облизала запекшиеся уголки рта. Правда, магазины, кругом чистота, красивые дома, улицы. Мужчина все время представлял себе тучи над морем, хотя солнце светило по-прежнему. И вот они выехали на большую площадь, сразу за ней виднелся бульвар. А дальше — переливающаяся на солнце водная гладь.

— Это и есть море?

— А чего же еще? Оно и есть. Сейчас где-нибудь поставлю машину.

Он медленно завернул на стоянку. Нашарил в кармане бумажку, на которой был записан адрес.

— Попробую узнать, где этот дом… хотя он, стало быть, где-то рядом. Винце так объяснил.

Женщина молчала. Она опустила стекло. Всматривалась в море, не слыша его гула.

— Вот эта улица, напротив, и рядом угловой дом. Винце все точно растолковал.

Женщина по-прежнему сидела неподвижно, слегка сощурив глаза, вглядываясь в бескрайнюю водную гладь. Она искала чаек.

Машина остановилась перед домом.

— Здесь он. Приехали! — Мужчина смущенно улыбнулся. Добрались. Вот они и на месте. Вдвоем. Ему бы сказать: «Этушка, милая моя Этушка! Ты видишь море! Думала ли ты об этом когда-нибудь!» И почти слышит, как они оба смеются! И почти чувствует: они невольно берутся за руки и сжимают их до боли, так, что слезы выступают на глазах.

Имре бросает взгляд на жену. На губах у него улыбка. Затем открывает дверцу и выбирается из машины. И только теперь ощущает боль во всем теле. В пояснице, ногах, занемевших руках.

— Ну, вылезай же, — мягко говорит он.

Женщина покачивает головой. И по-прежнему зачарованно смотрит в сторону моря.

— Тебе что, плохо?

Она ничего не отвечает. Рядом с машиной, прямо с асфальта, взмывает вверх чайка и скользит в сторону бескрайней дымки над морем.

— Она не белая, а серая.

— Что ты говоришь? — спрашивает нетерпеливо мужчина.

— Ничего, ничего. — И она тоже открывает дверцу.

Перевод С. Фадеева.

Родился я в 1912 году, в Будапеште. Отец мой был аптекарем, мать — превосходной домохозяйкой, сохранившей это умение до конца дней своих… Сочинитель, говорите? Воля ваша, но уже в самом этом слове есть нечто подозрительное. Немало мы их повидали на своем веку, сочинителей этих. Забежит, бывало, этакий щелкопер в аптеку за пилюлями, и покупке-то всей — грош цена, а он и ту норовит в долг забрать… Ладно, сказал отец, хочешь стать писателем — пиши. Но прежде хотелось бы ему краем глаза взглянуть на мой диплом провизора.