Элис Макдермот - Девятый час [litres]

Тетя Роуз улыбнулась, поддерживая под локоть Рыжего Уилена. За черной вуалью сверкали только ее глаза и зубы. Поскольку никто никого никому не представил, Патрик сказал просто:

– Здравствуйте. Как поживаете?

Рыжий Уилен сосредоточился на медленном продвижении костыля, который он перетаскивал с лужайки на синеватый сланец дорожки. С близкого расстояния Патрик различил, что расчертивший его кожу, лишивший уха и выбеливший с одной стороны волосы шрам лишь делает более заметной красноту, которой наделила его кожу природа, и разрушительную работу времени на его изборожденном морщинами старческом лице, шее и единственной, почти высохшей руке.

– Я – Патрик Тирни, – сказал наш будущий отец, обратившись к старику. Тот откинул назад голову. – Вы пошли на войну за моего дедушку. Вы пошли вместо него.

И не понимая почему, ведь он знать не знал своего деда, своего тезку, он внезапно испытал потрясение. Почувствовал, что щеки у него вспыхнули, а в горле возник ком подступивших слез. Внезапно он ощутил всю боль, от которой захотелось оскалиться (исковерканная плоть, грязь и вой крови), которую, наверное, вынес этот человек. Страдание.

– Я – Патрик Тирни, – повторил он уже смелее. – Я – внук.

Тетя Роуз похлопала его по плечу выходного пиджака.

– Так и есть, – сказала она, точно за что-то хвалила.

Но Рыжий Уилен промолчал. Маленькие глаза на широком лице на мгновение поднялись, прошлись по Патрику и снова опустились к насадке на костыле. Он перенес костыль на другую плиту, прыгнул на одной ноге: одинокий ботинок – широкий и поношенный, дыхание – натужное. Тетя Роуз поддерживала его под локоть. От одежды Рыжего Уилена, когда он протискивался мимо, повеяло нафталином.

Они поднялись по ступенькам – тетя Роуз шла рядом со стариком, обхватив его рукой за спину. Рыжий Уилен не обратил внимания и на мужчину в дверях. Склонив голову, сгорбив спину, он проследовал в темные недра дома, его медаль (ведь это действительно была медаль на засаленной ленточке, хотя, по словам нашего отца, кто знал, откуда она взялась и кому принадлежала) елозила по потертой ткани солдатской куртки.

Ни один из них – ни отец, ни сын (красивый плод жертвы Рыжего Уилена) – не представляли ни малейшего интереса для старика, не стоили того, чтобы отвлекаться на них от намерения попасть внутрь и получить свой ленч.

У двери тетя Роуз кивнула Майклу Тирни, который придерживал экран, и вошла в дом со своим подопечным. Друг-толстяк тоже вошел. И Патрик поднялся по ступенькам, собираясь последовать за ними, но отец, ухватив его за рукав, велел подождать. Вместе отец и сын стояли у открытой двери, пока входили гости, и Майкл приветствовал каждого. «Добрый день». «Отличная погода». Одни узнавали его и выражали соболезнования. Другие опирались на сопровождающих и, даже переступая порог, спрашивали, кто это. Когда вошел последний и никаких машин больше не подъехало, Майкл Тирни тихонько закрыл дверь и снова надел свой красивый котелок, лихо подвинув его, как любил это делать, двумя пальцами.

– Пошли, – сказал он.

Не успели они спуститься с лестницы, как послышался женский голос с сильным ирландским акцентом:

– Вы внутрь не пойдете?

Оглянувшись, отец с сыном увидели темноволосую горничную, державшую в руках несколько женских пальто. На голове у нее была белая наколка с черной ленточкой, и, хотя экран служил своего рода завесой, было видно, что она красавица: большеглазая, с нежным лицом.

– Нет, – ответил Майкл Тирни.

На середине дорожки отец с сыном снова оглянулись. Горничная все еще стояла за экраном. Взяв сына под локоть, отец потянул его прочь.

– Давай-ка ты не будешь заглядываться на горничных-ирландок, – саркастически бросил он. – Давай не повторять историю.

Они вместе съели ленч и выглядели очень даже элегантными в обеденном зале местного фешенебельного отеля. Отец достал флягу, из которой дважды налил себе виски, пока готовили их стейки, и потом еще дважды под кофе.

На обратном пути отец задумчиво (без сомнения, под воздействием алкоголя) спросил:

– Интересно, отец вышел из себя, поняв, что Рыжий Уилен его переживет? Интересно, на смертном одре он подумал: а вдруг еще за триста долларов Рыжий Уилен опять согласится занять его место?

Он рассказал сыну, как Рыжий Уилен вернулся с войны, как постучал в дверь однажды вечером, когда вся семья сидела за ужином. Его собственный отец был тогда молодым. Как Рыжего Уилена, тогда тоже молодого, отвели наверх в чердачную комнату, где ему было суждено провести остаток жизни. Тетя Роуз, сама еще ребенок, без единого слова взвалила на себя бремя, которое несла по сей день и будет нести в будущем, или по крайней мере до того дня (похоже, не слишком далекого), когда жизнь Рыжего Уилена наконец завершится.

– Один Бог знает, что она будет тогда делать, – сказал отец. – Она же станет разом и старой девой, и своего рода вдовой. Из близких у нее только я. – И добавил: – И еще вы.

Когда поезд въезжал в город, мистер Тирни сказал, что, когда в последний раз видел своего отца, тот схватил его за руку. Они стояли на том самом пороге, который он сегодня отказался переступить. Майкл Тирни в последний раз уходил из дома. Элизабет Брин, его Лиззи, ждала на станции. На следующее утро они поженились в Бруклине, где жила ее семья.

– Ради этого Рыжий Уилен потерял руку и ногу? – спросил тогда Майкла Тирни отец. (Наш отец, рассказывая нам о случившемся, добавлял: «Вот так и появилась наша любимая фразочка».) – Чтобы плод его жертвы стащил нас назад в трущобы?

Свой яростный вопрос отец почти прошептал, словно Рыжий Уилен, находившийся двумя этажами выше и наполовину лишившийся слуха, мог разобрать слова.

– Уж поверь мне, я свой ответ шептать не стал, – сказал Майкл Тирни, когда поезд возвращался в город. – Я четко все сказал. Прямо ему в лицо. Я сказал: «Одну жизнь уже положили, чтобы спасти твою шкуру. Еще и мою я тебе не отдам». Это было последнее, что я ему сказал. – Он повернулся к сыну, зубы под блестящими усами оскалились, в глазах стояла боль. Но боль скоро исчезла. Он улыбнулся. – Все это дело прошлое. – Он снова коснулся колена сына. Посмотрел на него ласково, смахнул пылинку с лацкана пиджака. – Однако… – От виски он раскраснелся. – Я мог бы его простить. Старого сукина сына.

– Возможно, он тебя простил, – подал голос Патрик.

Еще одно воспоминание того дня.

Поздно ночью, проспав уже несколько часов, Патрик вдруг проснулся в темноте. Его брат Том крепко спал на соседней кровати. Ни звука из комнаты, где его четыре сестры иногда смеялись, иногда возились, боролись или стучали посреди ночи в стенку. Шум с улицы доносился мерный, но в этот час слабый. Невозможно было понять, почему он вдруг так внезапно проснулся. В темноте он вспомнил, как играл на полированной деревянной крышке солнечный свет, когда гроб опускали в свежевыкопанную могилу. Он вспомнил, как холодно Рыжий Уилен отказался признать факт его существования – его, сияющий, щегольский, живой плод принесенной когда-то жертвы. Как смеялась мама, сказав, что если старый сукин сын и станет кого-то преследовать, то это будет Патрик.