Элис Макдермот - Девятый час [litres]

Он повернулся к смутному голубоватому – да, призрачному – свету за окном. Там, за стеклом, лицо? На задах дома мяукает кошка или воет банши? Потерянная душа? Он вообразил, как его собственная душа (бледная, удивленная версия его самого) трепещет, точно тонкая голубая тряпица в костлявых руках полного горечи деда. Он вообразил, что его тащат по пустым улицам, где есть только свет фонарей и темнота, влажный черный тротуар и заборы, пожарные лестницы и свалки во дворах (трущобы, как назвал их дед), потом все выше, выше и выше в кромешную тьму. Проснувшись утром, Том обнаружит на соседней кровати тело брата, полую оболочку, с пустыми глазами, с кожей как бумага. Только прах. Вот ради чего лишился руки и ноги Рыжий Уилен?

Патрик почувствовал, как у него на шее, позвоночнике, подошвах ног выступил липкий пот страха. Он от всей души, что было сил пожелал, чтобы отец никогда не произносил тех слов при их последнем расставании – про жизнь за жизнь. «Одна жизнь… чтобы спасти твою шкуру…»

Зарывшись под одеяло, он почти довел себя до панического ужаса, но вдруг услышал в столовой голоса родителей и понял, что именно их разговор его и разбудил. Отец снова и снова повторял: «Слишком поздно, слишком поздно», а мать утешала: «Ничего не поделаешь, Майкл. Ничего не поделаешь». Даже не видя, Патрик знал, что в руке отца стакан. Он услышал (что, разумеется, было невозможно), как отец подносит стакан к губам, мягко глотает. А потом голос отца резко взмыл, и Патрик узнал фразу, которая всего несколько минут назад вырвала его из глубокого сна.

– Я его любил, – простонал отец. – Я его любил.

Снова повисла тишина. Отец плакал.

Все было бы слишком ужасно: его собственный страх, горе отца, мяуканье кошек в каком-то далеком дворе, лицо старика за окном, – если бы наконец голос его матери не положил конец этому тягостному мигу:

– Любил, – произнесла она. Патрик узнал ее тон: шелковистый, с ноткой веселья, означающий конец спора. – Но любовь – это бальзам, Майкл, не исцеление. Он все равно был сукиным сыном.

Две недели спустя пришло письмо от тети Роуз. Идеально ровные строчки черными чернилами, и почерк со множеством росчерков – такой красивый, что отец позвал девочек им полюбоваться, прежде чем прочесть вслух. Тетя Роуз очень сожалела, что он не зашел в дом после похорон своего отца. Она не ожидала, что его гнев так глубок. Да, разумеется, писала она, он сердится справедливо. Ее брат был несчастным человеком. Всю жизнь его тяготило бремя благодарности.

– Благодарность, – повторил отец, взглянув на мать.

– Заноза в сердце.

Далее в письме говорилось, что Рыжий Уилен скончался. Тетя Роуз сообщала, что пишет сейчас в его комнате на чердаке и его отсутствие ощущается тут особенно остро. Всю свою жизнь прожив подле него (напомнила тетя), свой долг она выполняла с радостью. Ей не на что жаловаться, не о чем сожалеть. Многие годы она была для него другом, а он – для нее. Теперь она осталась одна. Ушло целое поколение. Далее следовали инструкции отцу связаться с юристом на Уотер-стрит. В качестве компенсации за годы взаимного отчуждения она отдает ему все, что оставил ей его отец. Она выедет из дома и снимет квартиру в городе. Она обойдется тем, что они с Рыжим Уиленом вместе скопили за долгие годы. Она просит лишь писать ей время от времени. И сама обещает делать то же самое. Она добавила, что каждое утро и каждый вечер до конца своих дней будет молиться за него и его семью.

Лиз Тирни сказала:

– Она будет искать кого-то, кто позаботится о ней, когда она одряхлеет.

– Надо же, какая ты у нас провидица, – отозвался отец.

Четыре месяца спустя семья снова переехала. На сей раз в трехэтажный дом на Второй улице. Их собственный дом, купленный на наследство Тирни. Дом стоял стена к стене с другими такими же, ничего особенного, но там было пять спален – пять! Одна для двух сыновей, одна для близняшек, и еще одна для двух младших девочек. Просторная спальня для родителей. Но и тогда оставалась пустая комната, подходившая для гостя или жильца.

Подходившая для Салли, когда она постучала в дверь под вечер того дня, когда вернулась из Чикаго. У ее ног стоял тот самый чемодан, с которым она села в поезд и в котором лежали все те же четыре сорочки, шесть пар чулок, три муслиновые ночные рубашки без вышивки и отделки – безупречная одежда, которая должна была привести ее в новую жизнь.

Позади нее маячила сестра Люси, которая умела настоять на своем.

Когда старая тетя Роуз уже водворилась у нас в мансарде, сестра Жанна однажды возвела глаза к потолку.

– Вот вам история, – сказала она нам.

Произошло это во Франции в прошлом веке. Жанна Жюган была доброй женщиной и работала в домах богатых людей. Однажды она наткнулась на слепую вдову, которую семья выставила на улицу. Выбросила на улицу умирать. Жана Жюган отвела старуху к себе домой, выкупала ее и накормила. Она уложила старуху в свою постель и поставила раскладушку в мансарде прямо над ее головой, чтобы постоянно ее слышать.

Вскоре после этого Жанна Жюган наткнулась на другую старуху, которую бросили на улице, и взяла к себе и ее тоже. Потом еще одну. И еще.

В то время жизнь стариков была очень тяжелой. Особенно для бедных вдов. Кому они были нужны? Маленькие, слабые, старые. Они мешали стремительной, бурной жизни, понимаете? Они были сущей докукой. Вечно больные и хилые. Поэтому люди спрашивали себя: «Кому они нужны?»

Молва о Жанне Жюган разнеслась, и со всего города люди стали приводить к ней своих стариков. Но хороших людей всегда столько же, сколько плохих. Уж поверьте. Скоро другие женщины, такие же добрые, как Жанна, узнали о ее трудах и спросили, не могут ли ей помочь. Кое-какие из этих достойных женщин тоже поселились в мансарде у Жанны, чтобы оказывать содействие в любое время дня или ночи. Их община крепла. Число стариков, получавших уход, все росло и росло.

Жанна Жюган пошла к священнику и спросила, нельзя ли женщинам основать собственную религиозную общину, чтобы они получали наставления, пока творят свой добрый и тяжкий труд. В мансарде у Жанны провели собрание, и там составили план, как станут Малыми сестрами бедняков.

Каждый день Жанна вешала на локоть корзинку и шла собирать еду и деньги для своих людей. Она никогда не принимала отказа, понимаете? Один богатый человек так рассердился на нее из-за настойчивости (тут сестра Жанна взмахнула кулаком в воздухе, чтобы изобразить это), что ударил ее кулаком прямо в лицо. Сбил с ног.

Когда она поднялась, то сказала: «Мне все ясно, но мои женщины все еще голодны». И тогда он отдал ей все деньги, какие у него были при себе.

Всякий раз, когда люди говорили Жанне Жюган: «Господи милостивый, сестра, я подал вам вчера!» – она отвечала: «Но сегодня мои женщины опять голодны».