Элис Макдермот - Девятый час [litres]

Салли пришло в голову, что они с миссис Костелло выброшены в пустоту, «остались одни-одинешеньки» – из-за союза, который заключили мистер Костелло и ее мать.

Импульсивно она наклонилась и коснулась губами пробора миссис Костелло. Немытая голова женщины была горячей – нездоровый жар лихорадки. Из-под халата поднимался запах льняного масла.

Мгновение миссис Костелло безропотно сидела, не шевелясь, принимая ласку.

Выпрямляясь, Салли увидела, как за кружевной занавеской скользнула тень голубя. Она подумала, что это ее жертва, ее собственный милосердный труд взмывает к небесам, чтобы возместить грех матери.

Тут в животе у миссис Костелло заурчало, и она пустила газы.

– Отвези меня на горшок! – крикнула она. – Скорее!

Стараясь двигаться как можно быстрее, Салли откатила инвалидное кресло от окна и завела к деревянной тумбочке. Все это время миссис Костелло снова и снова требовала поспешить, изо всех сил старалась встать на единственную ногу, скорее мешая, чем помогая. Едва они оказались у тумбочки, Салли взяла ее под локоть и помогла встать, потом нагнулась, чтобы поднять полы халата. Как раз когда она наклонилась, а ее ухо оказалось у талии миссис Костелло, та ударила ее по спине, приговаривая:

– Скорее, чтоб тебя, скорее!

Салли собрала тяжелую ткань халата и фланелевой ночной рубашки, задрав их выше коленей женщины. Шрамы крест-накрест на культе. Грубые следы швов светятся, как серебро. На самой культе кожа собралась складками к середине, казалась подоткнутой, как свернутый носок. С объемистым халатом было трудно управиться. Несколько раз полы выскальзывали, пока Салли пыталась их собрать, потом сползла вниз и ночная рубашка. Прислонясь к вонючей груди миссис Костелло, обхватив руками ее тощее тело, Салли исхитрилась собрать складки и халата, и ночной рубашки на спине женщины, над ее бледными ягодицами. Она развернула больную на ее единственной ноге. Опустившись с глухим стуком на стульчак, миссис Костелло опорожнила кишечник. Не выпуская из рук складки одежды больной, Салли отвернула лицо от запаха и плеска.

Миссис Костелло сидела, опустив плечи.

– Извини, – сказала она. И с тихим хлопком вытолкнула из себя новый поток мочи и вони.

Задерживая дыхание, Салли быстро вытерла бледный зад миссис Костелло и едва не расплакалась, когда грубая бумага порвалась и влажные экскременты испачкали ей пальцы. Отмотав еще бумаги, она промокнула грязь на руке, а потом – совсем не мягко – подняла женщину, опустила на ней одежду, отряхнула полы и снова повела назад в кресло, задерживая при этом дыхание. Кресло она откатила назад к окну.

Ей хотелось только одного: сбежать. Опустить руку в тазик с отбеливателем.

– Пойду приведу себя в порядок, – сказала она. – А потом принесу вам бульону.

Миссис Костелло запустила руку под ночную рубашку, корябая наложенную сестрой Аквиной припарку.

– Сначала горшок вынеси, – велела она.

Она сидела, задрав подбородок, а потому вид у нее был надменный. Перебирая руками, она вытащила мокрую ткань из-под халата, поднесла обвисшую фланель к носу и презрительно бросила на пол у кресла – плоды ухода и заботы сестры Аквины.

Запахнув полы халата на шее, миссис Костелло величественно изрекла:

– Не оставляй тут эту дрянь.

Собака (в этой версии истории была только одна) вцепилась ей в юбку, а когда она пыталась вырвать подол из ее челюстей, цапнула за руку. Она хорошенько ее пнула, а когда поворачивалась, чтобы уйти, та укусила ее за ногу. Вскрикнув, она ударила ее по голове, и («Цап! Хрусть, хрусть!» – приговаривала она) псина вцепилась ей в лодыжку, а может, в голень. Снова закричав, она привалилась к столбу, полезла наверх, оцарапала лицо, свою бедную щечку о шероховатое дерево, но держалась за столб изо всех сил, собака же старалась стащить ее вниз. Она услышала, как сбегаются с улицы женщины. Потом – крики из квартир над головой. Мужчина без пиджака в подтяжках схватил доску (во дворе всегда была настоящая свалка) и швырнул в собаку. А ее саму снял со столба. Столько лет прошло, а она помнит его сильные руки.

Сидя в кресле-каталке у окна, миссис Костелло снова заплакала.

Этот мужчина отнес ее домой, еще больше расцарапывая пораненную щеку о подтяжки. Ее чулки пропитались кровью. Ее туфля потерялась. За ними бежала толпа женщин в передниках и с полотенцами в руках, в квартире они ее обступили. Льняные кухонные полотенца, фартуки из батиста и грубого набивного ситца… откуда-то взялась еще и стерильная вата. С нее сорвали чулок. Нога раздулась, из нее что-то сочилось. Кровь, повсюду кровь. Вата липла к ранам. Кто-то принес таз. Кто-то плеснул на раны перекисью водорода, и она взвыла. На ранах вскипела пена.

– Это все дело давнее, – мягко сказала Салли. – Давайте ради разнообразия поговорим о чем-нибудь приятном. – На коленях у нее стояла миска бульона, уже остывшего.

Миссис Костелло покачала головой. Нога пульсировала, сказала она.

Нога все пульсировала и пульсировала. Когда муж пришел домой, то упал на колени у дивана, где она лежала. В комнате все еще толкались женщины. Они сказали ему, что лучше оставить все как есть, нога ведь перевязана. Они замахали на него полотенцами и передниками, прогнав его прочь. Нога все пульсировала и пульсировала и раздулась под бинтами из рваных тряпок. Раздулась, как поднимающееся тесто. Из нее стал сочиться зеленый гной. Бинты потемнели. Пальцы на ноге стали черными. Женщины метались по комнате.

Однажды рано утром муж взял ее на руки и понес вниз. Тележка молочника стояла перед дверью. Он посадил ее туда. За ними следом потащились соседи, привлеченные ее воплями боли и унижения.

Назад муж прикатил ее по улицам в этом самом кресле.

Салли научилась считывать гримасы и предвидеть перепады настроения миссис Костелло. Иногда рассказ о бедствиях заставлял ее скалиться в горьком гневе. Иногда, как теперь, она просто плакала. Иногда она проклинала соседок. Иногда винила мужа, что сдался и отступил под их натиском. Иногда она сочувственно качала головой и называла его хорошим человеком, которому не повезло в жизни – это ведь врачей следовало винить, что, не спросив, отрезали ей ногу. Иногда дело было лишь в жгучем унижении из-за того, что он доставил ее в больницу в тележке молочника.

В тот день Салли вспомнила, как сестра Люси сказала, что, если бы ту собаку утопили еще щенком, миссис Костелло все равно нашла бы себе оправдание. Она вышла замуж, ничего не зная об обязанностях, которые накладывает на женщину семейная жизнь. О тех самых обязанностях (Салли доподлинно знала), в которых разбирается ее мать. Возможно, она даже выполняет их с удовольствием.

Это вызывало у девушки непонятную гордость, поскольку было еще одним свидетельством силы и власти матери, ее неисчислимых умений.