Чарльз Мартин - Где живет моя любовь [litres]

Решительно отодвинув от себя миску с недоеденным мороженым, я поднялся и, взяв Мэгги под руку, пошел с ней в обход магнолии к небольшой травянистой лужайке, которая спускалась к утиному пруду мистера Картера. Там было прохладнее, да и на открытом пространстве лучше чувствовался ветер. Чем дальше мы отходили от столов, тем глубже, ровнее становилось дыхание Мэгги. К тому моменту, когда мы дошли до берега пруда, владевшее ею напряжение почти схлынуло, мышцы расслабились, а морщинка на лбу исчезла. У воды мы остановились и стали смотреть, как, огибая черепах, скользят по поверхности пруда утки, а в камышах у берега кормятся несколько упитанных карпов.

Минут через десять на берегу появились Аманда и Эймос, который нес на плече неразрезанный арбуз. Еще минут десять мы стояли возле пруда вчетвером и молчали, но наше молчание не было тягостным. Нам просто не было нужды говорить. Возможно, способность понимать друг друга без слов и есть свидетельство истинной дружбы.

Лет двадцать назад мистер Картер посадил на берегах пруда два десятка плакучих ив. Сейчас они выросли, и их густые ветви – длинные и гибкие – опускались к самой воде, как волосы Рапунцель. В конце концов мы присели в тени ближайшего дерева; я прислонился к толстому стволу, Мэгги опустилась на траву между моих согнутых в коленях ног и привалилась спиной к моей груди. Эймос снял арбуз с плеча, наре́зал своим складным ножом толстые ломти и раздал нам. Сам он вгрызся в самую середину арбузного ломтя, так что сладкий сок ручьями потек по его подбородку. То же самое сделала и Мэгги; прожевав, она откинула голову назад и выплюнула косточки в воду.

Глядя на противоположный берег пруда, Эймос сказал:

– Федералы назначили меня ответственным за расследование. Сейчас все наши агенты ищут этих парней и, я думаю, скоро найдут. Это не так уж сложно – у нас есть и их фотографии, и приметы. Но пока мы не знаем, где они прячутся, и даже когда узнаем, мы ничего не можем сделать, поскольку с формальной точки зрения они никаких преступлений не совершили. Я хочу сказать – у нас нет против них никаких улик, кроме свидетельских показаний Мэгги. Ее слова против их слов… Мы можем их допросить, но не имеем законных оснований задерживать. И еще одно… – Эймос вытер лицо, закрыл глаза и добавил с неподдельной болью в голосе: – Недавно я узнал, что Антонио и Феликс вышли из тюрьмы еще два года назад – за три дня до того, как Аманду похитили, изнасиловали и привязали к дереву в лесу.

После этих слов мы еще некоторое время сидели молча, но я чувствовал растущую тяжесть в груди. Эймос обнял за плечи Аманду, на которую, в отличие от меня, это сообщение не произвело особого впечатления. По-видимому, она уже знала то, о чем только что рассказал нам Эймос.

– Через неделю после похищения, – добавил мой друг, – пастор Джон получил из Чарльстона открытку, на которой была изображена сельская церковь, очень похожая на ту, которая стояла когда-то не так далеко отсюда. На обратной стороне кто-то нарисовал дерево и привязанную к нему человеческую фигурку.

– Ты считаешь, что мне следует перевезти Мэгги в город? – спросил я.

Эймос пожал плечами.

– Трудно сказать. Преступники мыслят не так, как обычные люди.

Я поднялся и, подойдя к пруду, наклонился, чтобы сполоснуть руки. Стряхнув с пальцев капли воды, я вытер их о джинсы, потом вырвал торчащий из воды стебель тростника и принялся ломать на мелкие кусочки.

– Ты думаешь, они вернутся? Я имею в виду – в наши края?

– Полицейский во мне уверен, что нет, – проговорил Эймос, явно стараясь меня подбодрить. – Скорее всего, сейчас они бегут куда глаза глядят. Мне уже приходилось сталкиваться с уголовниками, которые не сдерживали клятв, даже если речь шла о мести… – Он немного помолчал и поглядел на Аманду. – Но как человек и муж этой леди я сомневаюсь…

Мэгги вскинула голову и взглянула на него.

– А кому ты больше веришь, полицейскому или мужу?

– Я верю… – Эймос снова посмотрел на Аманду и положил руку ей на плечо. – …Я верю тому, кто любит.

Мы еще немного помолчали, потом я сказал:

– В таком случае я буду держать Папин «винчестер» под рукой…

По дороге домой Мэгги все больше молчала. Мне тоже не хотелось разговаривать.

Остановив фургон перед амбаром, я вышел, сказав, что хочу проверить дом. Когда я поднялся на заднюю веранду и вошел в кухню, на телефоне мигала красная лампочка автоответчика, сигнализируя о поступившем сообщении. Я нажал кнопку воспроизведения и, убавив громкость, наклонился к динамику. Звонил мистер Сойер из Центра усыновления. Он сообщал, что комиссия вынесла решение и что в ближайшие пару недель мы получим по почте официальный ответ.

Прослушав сообщения, я нажал клавишу «Стереть» и, выйдя из дома, направился к почтовому ящику.

Ящик был пуст.

Я тоже чувствовал себя опустошенным.

К середине недели я окончательно осознал причины беспокойства, от которого мне никак не удавалось избавиться. Во-первых, мне не нравилось, что мы с Мэгги вынуждены ютиться в амбаре, словно какие-то бродяги. Во-вторых, меня тревожило состояние ее здоровья. В-третьих, я никак не мог разобраться, что же творится вокруг нас, и лишь в одном я был уверен – в том, что с каждым днем ситуация становится хуже, а не лучше. Но самым паршивым – тем, что заставляло меня просыпаться по ночам в холодном поту и бессвязно бормотать нелепые оправдания, – была ложь. Да, та самая тщательно отредактированная ложь, которую я преподнес Мэгги в виде рукописи. Она разделила нас. С каждым днем Мэгги держалась все холоднее, все отстраненнее, и я не раз ловил себя на том, что обдумываю… нет, не то, что́ я написал в своей рукописи, а чего не написал.

Прислонившись спиной к столбу душевой кабинки, я закрыл глаза. Холодная вода стекала по моим плечам, охлаждала разгоряченное тело (вечер выдался душный и влажный), но не могла остудить мозг, который лихорадочно работал в поисках выхода из положения. Я знал только одно: больше я так жить не могу. Не могу и не хочу!

Я выпрямился, и осколок зеркала отразил глубокую складку между моих бровей, которая теперь уже почти не исчезала. И дело было не только в том, что меня ни на минуту не оставляла тревога. Дело было во мне . Незаметно для себя я озлобился и ожесточился, не в силах проникнуть за ту невидимую стену, которой Мэгги от меня отгородилась.

Пи́нки с силой ударилась боком о загородку, напоминая мне, что время ужина давно прошло, но я не обратил на нее внимания. Наконец-то я мог облечь в слова то, о чем думал на протяжении многих дней, но не был готов принять. Глядя на лоскутное одеяло нашей с Мэгги жизни – одеяло, которое как-то очень быстро обмахрилось и разлезлось по швам, – я долго гадал, можно ли хотя бы попытаться снова сшить разошедшиеся части. Сейчас мне казалось – наша жизнь превратилась в лохмотья, которые сколько ни сшивай, толку не будет.