Денис Соболев - Говорящий с травами. Книга вторая. Звери

– Савелий Микитич, это куда ж ты на ночь глядя? Или у меня для тебя места не найдется?

Дед подмигнул ему заговорщицки:

– Утром за Аксиньей зайду, скажи. А ты собери мне пока припасу какого с собой.

Сказал так и ушел. Иван пожал плечами и пошел в кузню – посмотреть, что там Иван-младший без него наработал.

Аксинья пойти не смогла: ночью ее бросило в жар и начала бить крупная дрожь, и к утру она чувствовала себя совсем разбитой. Дед сказал ей, присев рядом на лавку и положив на лоб бугристую ладонь:

– Не переживай, Матвей через седмицу здесь будет. А ты пока поправляйся, ты ему ой как нужна.

Аксинья улыбнулась слабо и кивнула:

– Главное, что живой. Я подожду…

…Шаг, еще шаг, и еще один. Матвей бежал по едва заметной тропинке, с трудом переставляя ноги. Спина нещадно чесалась, а при резких движениях простреливала острой болью, колени грозили подломиться при каждом шаге, шея почти не поворачивалась, но он бежал и бежал вперед. Медленно, маленькими шажками, останавливаясь иногда для отдыха, но бежал.

…Отец как-то сказал Матвею: «Кончились силы – делай шаг. И еще один». Тогда Матвею было семь лет, и они с отцом возвращались домой из тайги. Шли пешком, ведя лошадь в поводу: она подвернула ногу на спуске и тяжко хромала. Моросил мелкий дождь, и дорогу развезло. Одежда промокла насквозь и тяжело давила на плечи, заставляя Матвея мелко дрожать, грязь влажно чавкала под ногами, налипая на растоптанные сапоги. От злости и обиды по щекам катились слезы, хотелось сесть в седло и хоть немного проехать на лошади. Но стоило ему посмотреть на едва хромающую кобылицу, и он стискивал зубы и шел дальше. Отец наблюдал за сыном исподволь, отмечая и его усталость, и угрюмый взгляд, но ничего не говорил. Не хотел обидеть сомнением в способности дойти. Они едва преодолели очередной подъем, когда Матвей споткнулся о торчащее из земли корневище и растянулся в луже. Серко подскочил к другу, обнюхал, боднул головой, вставай, мол, чего лежишь? Отец шагнул к нему, протянул руку, но Матвей упрямо дернул головой и встал сам. Жирная грязь отваливалась с него целыми пластами, смываемая льющейся с неба водой, на лице белели только глаза. Отец не выдержал и рассмеялся, глядя на насупленного Матвея. Тот сопел, бесполезно размазывая по одежде грязь и стараясь не глядеть на хохочущего отца, а потом тоже рассмеялся. Но смех смехом, а сил идти дальше у Матвея уже почти не было. Отец спросил с легкой подначкой:

– Отдохнул, сыне? Пойдем дальше или здесь заночуем?

Он, конечно, шутил, но Матвей ответил:

– Я бы заночевал.

И посмотрел на отца серьезно. Тот подошел, присел перед ним, взял за плечи:

– Устал, сынок?

Матвей кивнул угрюмо.

– А идти надо. Хочешь не хочешь, а домой сегодня дойти позарез. Да и недалече уже, сам ведь знаешь.

– Знаю – буркнул Матвей – да только ноги не идут.

Отец поднялся, прижал Матвея к себе, потрепал по мокрым вихрам:

– Запомни, сынок: если кончились силы – делай шаг. А потом еще. И еще. И силы придут. Всегда так бывает. Главное не сдаваться, сын…

В тот раз домой они пришли ночью. Матвей всю дорогу прошел сам. Прошел под навес у летней кухни и там разделся, скомкав грязную одежду, и пошел в жарко натопленную баню…

Тропинка взбиралась вверх по самому урезу крутого склона. Слева вниз обрывался крутой склон, сплошь покрытый изумрудной и шелковистой даже на вид травой. А дальше – горы, бесконечным холмистым ковром уходящие к горизонту. Справа тянулся прозрачный кедрач, легкий и светлый, постепенно карабкающийся в гору. Матвей остановился, переводя дух и дожидаясь медленно бредущего за ним Серко. За эту седмицу пес сильно отощал, но страшная рана на боку уже затянулась, и двигался он свободно. Пес подошел и опустился на землю рядом с Матвеем, положив голову на его босую ступню. Матвей присел на корточки и принялся гладить лобастую голову, от чего Серко блаженно щурился.

– Ну что, Серко, тяжело тебе?

Пес поднял глаза на друга и вывалил розовый язык, словно бы соглашаясь. Матвей вздохнул:

– И мне тяжело. Но лежать еще тяжелее. Так что хватит ночевать, пошли.

Матвей поднялся и снова потрусил по тропинке, не оборачиваясь. Он точно знал, что друг пойдет за ним даже через силу. Он бежал и вспоминал, как не хотела его отпускать Алёнка. Она очень серьезно отнеслась к наказу деда Савелия присматривать за Матвеем, и со всем пылом принялась им командовать, чего Матвей на дух не переносил. Первым делом, едва дед Савелий скрылся в тайге, Алёнка усадила Матвея напротив себя и требовательно сказала:

– Давай, рассказывай!

Она подперла щеку кулачком, глазищи выжидательно сверкают из-под чернющих ресниц, весь облик выражает крайнюю степень любопытства. Матвей хмыкнул и ничего не ответил. Он знал, что последует за этим, и не ошибся. Выражение лица Алёнки начало меняться с радостно-выжидательного сначала на удивленное, затем проступила обида, а после и вовсе глаза сверкнули, как у кошки, и она открыла было рот, но Матвей ее опередил:

– А нечего особенно рассказывать. Шел себе, да вот… рысь набросилась. Пришлось нам с Серко от нее отбиваться. Еле совладали, такая она сильная оказалась.

Сказал и замолчал. Он никогда особенным болтуном не был, но и в бирюках не ходил. Просто за время своих блужданий по тайге отвык от общения, да и Алёнки пока немного стеснялся. Она передумала обрушивать на него гневную речь, уже готовую было сорваться с языка, и спросила:

– А страшно было?

Матвей подумал про себя: «Что ж всем так интересно, страшно ли умирать?», но ответил другое:

– Не знаю, некогда было бояться сначала. А потом и совсем не до того стало.

– А больно было? – глаза Алёнки расширились, она зажала рот ладошкой и приготовилась пугаться и сочувствовать.

Но Матвей молчал. От одного воспоминания о той боли его передернуло, и накатила жаркая волна стыда перед дедом Савелием за то, что хотелось его покалечить. Это, конечно, не вышло бы даже и у полностью здорового Матвея, но дело ведь не в том. Но рассказывать об этом? Вот еще.

Алёнка поняв, что ничего от Матвея не добьется, прихлопнула ладошкой по столу и поднялась:

– Не хочешь рассказывать – так и скажи. А то надулся, как мышь под веником, и ни слова. Иди вон на завалинку, на солнышке погрейся. А я пока по хозяйству.

Матвей молча поднялся и вышел из дома. Серко лежал у крыльца, завалившись на бок и подставив порванные бок и шею солнечным лучам. Рядом с ним крутилась небольшая лайка: рыжеватые бока и белый живот, хвост колечком и стоящие торчком треугольные уши. Увидев Матвея, Белка (так звали лайку) подскочила к нему и заплясала у ног, требуя ласки. Матвей потрепал ее по холке и присел рядом с Серко. Тот повернул к нему голову, потянулся, уткнулся горячим сухим носом в ладонь.