Александр Григоров - Знать [СИ]

— В падающем лифте нужно ложиться на спину! — ответили оттуда.

Оба выстрела ушли, никого не задев. Зато знатокам стало понятно, кто взял их в кольцо. Здесь школьным курсом не отделаешься.

Из окна директорского кабинета позиции просматривались лучше — сквер перед центральным входом, где расположились интеллигенты, пустая толкучка как буферная зона, рассредоточенные вартовые на обочине дороги. Здоровые в синей пятнистой форме — спецназовцы. Мелкие очкарики в камуфляже — солдаты БС.

Держа планшет подмышкой, Рёшик расхаживал по скверу и объяснял знатокам, почему не нужно ввязываться в перепалку. Те слушали его речи, как приказ в прежние времена. А узнай они, что лидер потерял силу, слушали бы тоже. Разве потерявший руку перестает быть командиром?

— Скоро пойдут на штурм. Применят не только знание, но и оружие. Если расстреляем запас сейчас, потом нечем будет ответить. Подождут, когда мы бросимся в атаку, чтобы прорвать оцепление. Приведут журналистов и покажут, как знатоки используют силу против стражей порядка. Прошу вас держаться до последнего. Станет невмоготу, сдавайтесь.

Со стороны оцепления послышались автомобильные гудки и окрики. К институту мчалась «скорая» с эмблемой частной медицинской компании. Вартовые долго проверяли документы, заглянули в карету и все-таки пропустили.

— Пока не поздно, сдаемся в психушку, — пошутил кто-то из знатоков.

— Странно, — выговорил Рёшик и перехватил планшет поудобней.

За ту минуту, пока машина с красным крестом двигалась к защитникам, в голове сложились два варианта: кому-то в здании плохо; или внутри — солдаты. Из кабины вылезли пассажиры.

— Чего уставились? Разгружайте, — скомандовал улыбающийся Истомин.

— Там много скоропортящегося, — подтвердил Дюжик.

— Если вы имеете ввиду меня, — откликнулся, вылезая из фургона Борис Менделевич, — то вы таки ошибаетесь. Я — фрукт без ограничения срока годности.

— Как изюм, — спростодушничал Аркадий Филиппович.

— Или урюк, — поддержали из строя.

— Если вы так хотите кушать, — сказал Раскин, — давайте, к примеру, разгружать.

Рёшик следил за разговором молча, подошел и обнял гостей по очереди.

По пути в кабинет Истомин рассказал, как увидел сюжет по телевизору и смекнул о насущной потребности. Нанял частную «скорую», позвонил Аркадию и Борису Менделевичу. Проблемой было попасть через оцепление. Дюжику пришлось сыграть смертельно больного, чей личный врач сейчас защищает ИНЯД. Когда вартовые заглянули в фургон, там их встретил адвокат Раскин и объяснил, что больному впору составлять завещание, и вообще — мы не вырываемся из оцепления, а наоборот, стремимся в него.

Пока знакомились с Огненом, Яся приготовила на электроплите яичницу с вареной колбасой и помидорами. Бронский появился, когда перешли к чаю из пакетиков. Обстановка сложилась уютная, и думать о ближайшей судьбе не хотелось.

Прошлую ночь Рёшик и Яся скоротали откровенным разговором.

— Это я передала власти информацию о расколе, а позже — видеозапись, с которой началась боевая глупость.

— Зачем?

— Я хотела, чтобы ты остановился, бросил все и был со мной. Чувствовала, что запись имеет какую-то силу.

В кабинете спорили Ростик и Боря, Бронский водил экскурсию по институту для Мирослава. Вопреки эзотерическим верованиям, ночь не была прообразом смерти. Наоборот, в ней зарождалась новая жизнь, которая продлится после штурма, уничтожения знати и торжества глупости. Страшная жизнь, казалось бы. Но тех, кто может ее боятся, уже не останется.

— А Фира написала твой адрес, когда Огнен просматривал сюжет на нашем сайте.

— Фира вообще оказалась молодец…

— Я знаю, ты любишь ее.

Рёшик закрыл лицо ладонью, подошел к окну и поднял взгляд на потолок.

— Да не было у нас ничего. Не знаю, зачем она все это придумала, лантаноид ей в таблицу.

Истомин спустился в сквер и врачевал желающих знатоков. Произносил медицинские знания, и, казалось, слова блестели при луне, как живительные капли. Увидев в окне Рёшика, Володя помахал рукой.

— Понимаешь, Яся, во время домашнего ареста я понял: все, что мы делаем — бесполезная суета по сравнению с любовью, которая вложена в этот мир и безнадежно утеряна людьми. Я вообще думаю, что этот новый сигнал — и есть изначальная любовь. С нее, быть может, и началась Вселенная. А мы, близорукие и слабоумные, рассуждаем о каком-то Большом Взрыве, теории струн, прочей чепухе. И вот представь: мне, ничтожному белковому созданию дарована часть этой любви — в примитивном, физиологическом понимании. Две части — твоя и Фирина. Как мне быть? Что делать?

Из-за леса показалась зорька, и нежная прохлада опустилась на плечи Рёшика вместе с тонкими женскими руками.

— Я люблю тебя, Игорь.

Он обнял ее в ответ и отвернулся, глядя на рождающийся день.

— Это слова. Звуковые волны. Ты бросаешь камушек, и смотришь, как расходятся круги.

Она уснула на кушетке. От глаз к губам тянулись высохшие соленые дорожки.

В кабинет хозяина «Клика» на цыпочках вошел Стукалин.

— Значит так, — начал Несусвет, не поднимая взгляда от газеты. — Завтра обеспечь прямую трансляцию от ИНЯДа. Как положено: ПТС, пять камер, все дела.

Дима кинулся записывать, но ручка подвела — закончились чернила. Водил немым пером по бумаге: прекратить писанину значило выказать неуважение.

— Но смотри, — продолжал шеф, — ничего ненужного в эфир. Варта предупреждает террористов, входит в здание и без боя выводит преступников.

Стукалин бросил делать вид, что пишет.

— Простите, — он запнулся, — но если террористы не сдадутся? Прямой эфир…

Несусвет покачал головой, отпил глоточек кефиру и прищурился. Стукалина передернуло.

— Скажи, Дима, ты — счастливый человек?

— Н-наверное.

— А знаешь, почему? — Стукалин вжал голову. — Потому что я — не любознательный. Не знаю, что ты берешь у меня миллионы на покупку аппаратуры и сидишь на откатах. Понятия не имею, сколько стоит производство и прокат рекламного ролика, и сколько составляет маржа, заложенная в смету. Абсолютно не ведаю о продакт-плейсменте. Да я и слова такого не знаю. Как хоть пишется?

Дима беззвучно показал пальцем дефис.

— А представляешь, если мне вдруг станет все это интересно? Может ведь получиться, что я тебя не просто уволю, но и на бабки поставлю? — Несусвет сделал паузу и гаркнул: — Может?!

Дима мелко закивал. Он знал о махинациях на телевидении, но природная осторожность мешала пользоваться ими. Максимум, на что отваживался Стукалин — ничего не делать за ту же зарплату. Впрочем, безделье быстро надоедало, и он бросался в омут работы — не успевали спасать. Сейчас Дима понял, что стесняться воровства бессмысленно — все равно при надобности обвинят. А так хоть будет за что страдать.