Джастин Пол - Дорогой Эван Хансен

– Просто «Проект Коннора», – говорит Зо, – такая гениальная вещь. То, что вы сделали, – это что-то. Серьезно.

И за этим следует но .

– Но, может быть, мы не должны все время говорить о моем брате. Может, следует поговорить… о других вещах.

– О да. Конечно. Я просто думал, что тебе хочется знать, как продвигается дело.

– Нет, я в курсе того, что вы делаете, и в восторге от всего. – Она садится на кровать, в которой больше нет комков. – Но в моей жизни все всегда вращалось вокруг Коннора. И теперь мне нужно что-то для себя. И если у нас будут…

Она замолкает, и я почти проваливаюсь в ее молчание.

– Отношения… – наконец выговаривает она. – Я не хочу больше говорить о брате. Или о саде. Или о письмах.

Я задохнулся. Дыши, Эван, дыши .

– Я просто хочу… тебя, – говорит она.

– Правда?

Она вздыхает, разочарованная во мне.

– Ты слышал сегодня мою новую песню?

– Конечно, – отвечаю я. – Она потрясающая.

– А слова ты слышал? «Ты и я. И чего-то другого не нужно».

– Так это – это было о…

Она пожимает плечами:

– А о ком еще?

– О.

Мне бы хотелось записать ее выступление, так, чтобы я мог слушать песню снова и снова. Сейчас я могу рассчитывать только на свою память. На ум приходит строчка: «Что было раньше – не в счет и не важно. Проверим давай».

Да, отвечаю я про себя. Сто тысяч раз да.

На этот раз мы были у него дома. (Мигель продолжал звать меня к себе, но только когда его мама была на работе. Она всегда нравилась мне. Острый язык и доброе сердце. Она потрясающе готовила. Очень гостеприимная. До тех пор, пока меня не исключили из школы. Грустный поворот сюжета, который был понятен только М и мне: моя попытка помочь ее сыну – вот что заставило маму Коннора ненавидеть меня.)

С того дня наша дружба переросла в нечто большее. Одиннадцатый класс оказался адом, но Мигель был моим лучом надежды. Единственной ценностью в моей жизни. Я хотел быть с ним всегда. Но позже это чувство превратилось скорее в импульсивное желание. В гравитационную силу, тянущую меня к нему. Я не хотел быть рядом с ним. А должен был.

В тот день он лежал рядом со мной. Я изучал его тело, стараясь запомнить его, прежде чем оно опять окажется спрятанным. То, как его кожа, казалось, поглощает энергию света лампы. Впадину на груди. Я гадал, кому еще была дарована такая привилегия. Кто еще мог коснуться его родинки. Моя общественная жизнь напоминала две точки, соединенные линией. Но жизнь Мигеля была кругом. В Ганновере у него были и другие друзья. Большая семья со множеством двоюродных братьев и сестер. Имелся у него и бывший, с которым он до сих пор общался. Где же было мое место? Рядом с центром? Или на периферии?

Что это? – спросил он, нарушая молчание.

Я проследил за его взглядом, слишком поздно сообразив, куда он смотрит. Я совсем забыл, что снял браслеты. Обычно я не делал этого. Но его гравитационная сила убедила меня снять их.

Я спрятал свою кисть. Ничего, ответил я.

Он посмотрел мне в глаза. Будто бросал вызов.

Я выбрался из кровати и надел браслеты. Несколько шрамов, оставшихся от нескольких пустых ночей. Так я проводил время. Зажигалка, спички, свечной воск. Ладно, не пустяк, но и не что-то особенное.

Он сел. Ты всегда делаешь это, сказал он.

Делаю что? – спросил я, натягивая рубашку.

Каждый раз, когда я оказываюсь слишком близко… Его нога коснулась пола.

Я попытался рассмеяться. О чем ты?

Мы всегда здесь, у меня дома. Ты позвал меня к себе только раз. Ты словно не хочешь открываться мне.

Я устало посмотрел на него. Почему тебя это вообще заботит? Мы же не… Я пожал плечами. Я даже не знаю, кто мы друг другу.

Он покачал головой и вздохнул, потом встал. Как мы можем стать ближе, если ты не разрешаешь мне.

(Сказано как утверждение. Как ультиматум. У меня не было выбора.)

Мигель не знал, на что был похож мой прошедший год. Он слышал об этом, конечно же, но его там не было. Ему была известна лишь легенда, а не реальность. День за днем, день за днем. Ползком или на четвереньках. Ущерб, нанесенный мне и мной. Каждая хорошая вещь оборачивалась плохой. Лежать в кровати и представлять себя просто…

Ты не понимаешь, сказал я.

Какое-то время он смотрел на меня, а потом подошел и встал рядом. Нос к носу. Глаза к глазам. Мы оказались не так близко, как минуту тому назад, но интимности между нами стало больше. Тогда, сказал он, расскажи мне.

Я стоял перед ним и дрожал. Дрожал под его взглядом.

Не прячься от меня.

Как? Как мог я сделать это? Ведь под тем, что он видел, скрывалось нечто такое, что невозможно было исправить.

Я сделал шаг назад и стиснул зубы, словно запер себя. Оделся так быстро, как только мог. Он пытался остановить меня, звал обратно. Но мое мгновенное решение было твердым: бежать.

(И, похоже, я до сих пор бегу.)

Теперь везде можно увидеть мое фото. Короткие волосы. Широкая глуповатая улыбка. Я видел эту фотографию на собрании несколько недель тому назад. Мама, должно быть, нашла ее в моем телефоне. Думаю, она не знает, что я обкорнал ее. Это селфи, сделанное Мигелем. В первоначальном варианте он стоит рядом со мной, и у него такая же широкая улыбка, как и у меня.

Я был уверен в одном: рядом с ним и без него я ощущал себя совершенно по-разному. С ним я жил и был полон радости. Без него становилось невыносимо. С ним – все равно, что ловить кайф от наркотика. Когда мы перестали видеться, у меня началась ломка. Это было долгое, мрачное лето.

На следующее утро в школьном коридоре Зо целует меня при всех.

– У меня после уроков репетиция, и я не смогу отвезти тебя домой, – говорит она. – Но не забудь: в семь я заберу тебя на ужин.

Она целует меня снова – на этот раз быстро, в щеку. Я смотрю ей вслед и не могу думать ни о чем больше, кроме как о том, когда в следующий раз увижу ее.

– Где ты был вчера вечером?

Оборачиваюсь и вижу перед собой Алану.

– Я послала тебе штук пятьдесят эсэмэсок, – говорит она, качая головой. – Не волнуйся, я раздала открытки без тебя.

– О черт, я совсем забыл. Мне так жаль, – оправдываюсь я. – Должно быть, я поставил неправильную дату на телефоне.

– Что с тобой происходит, Эван?

Оглядываюсь. Я бы предпочел разговаривать с ней без свидетелей.

– До окончания сбора денег осталась неделя, – говорит Алана, – а у меня такое чувство, будто ты – за тысячу миль отсюда. Ты не снял новые видео. Не пишешь в блог целую вечность.

– Ну, я был занят.

– Чем занят? – интересуется Алана.

Тем, что жил? Пытался жить?

– Знаешь, самыми разными вещами, – отвечаю я. – Сколько еще нам надо собрать?

– О, не так уж и много. Всего семнадцать тысяч долларов.