Олег Попцов - И власти плен...

Жить по-новому оказалось не так просто. Хозяйственные заботы страшили Наденьку. И даже робкое напоминание об их существовании в буквальном смысле ошеломляло ее, глаза округлялись, губы капризно выворачивались, и внезапно погрубевший голос предвещал быстрые слезы.

Муж начинал тотчас винить себя: он зря затеял этот разговор; они, конечно, пригласят домработницу; покой Наденьки — превыше всего.

Сергей Петрович бездетностью тяготился, любил поговорить о смысле жизни, о призвании женщины быть матерью. Наденька же, наоборот, при всяком упоминании о детях чрезвычайно раздражалась. Всегда под рукой оказывались доводы против, и Наденька торопливо перечисляла их.

— Нам надо встать на ноги, — взволнованно говорила Наденька. — Не станем же мы занимать деньги на содержание ребенка у отца.

Сергей Петрович отводил глаза в сторону. Упоминание о деньгах не предвещало ничего хорошего. Производственная и научная карьера у Сергея Петровича складывалась неудачно. Он окончил аспирантуру, однако защититься не успел. Поначалу Сергей Петрович не унывал, считал, что в предстоящие два года исправит это несоответствие и прерванное столь внезапно восхождение на научный Олимп будет продолжено. Но два года прошли, за ними еще год, однако степень кандидата наук по-прежнему оставалась отдаленной перспективой. Классический принцип — с милым рай и в шалаше — требовал материальной дотации. И хотя Наденька видела, что муж сражен доводами, готов уступить, ее уже ничто не могло остановить. Наденьку не устраивали полупобеды.

— Я знаю, ты скажешь, — всхлипывала Наденька, — я эгоистка. И мы могли бы кое-чем поступиться во имя ребенка. Но чем? Скажи, чем, и я поступлюсь. Продать одно из трех платьев? Я продам.

В разговоре проскальзывали категоричные нотки. Сергей Петрович страшился скандалов, вскакивал, махал руками. В трусах и майке он был достаточно смешон, походил на голенастого аиста.

— Ну что ты, Наденька. Все устроится. Да и кому нужна эта спешка. Мы еще молоды, наверстаем.

Так от разговора к разговору тема детей обретала характер запретной.

Наконец тяготы Сергея Петровича были вознаграждены: он защитился. Ему исполнилось тридцать семь. Костистое тело обросло мясом — он потучнел. Изменилась и Наденька: утратила привычную хрупкость, округлилась. Ее уже не принимали за девочку, и сходство с бабочкой стало очень отдаленным. Но изменилась не только Наденька, претерпел изменения и идеал женщины, как таковой, отчего признаки привлекательности и женственности обрели иное выражение и видение. Сергею Петровичу уже казалось, что хрупкие женщины никогда ему и не нравились, потому как все они чуточку угловаты, безжизненны. Нет в них той сочности, черт подери, от которой мурашки идут по коже. Ему всегда нравились полненькие. Румянец в полщеки, цвет кожи, округлость локтей, грудь. Сергей Петрович мог часами безмолвно созерцать свою жену, наполняясь приятным восхищением, начинал возбужденно ходить по комнате. «В самом деле, — рассуждал он, — мне грех жаловаться на судьбу. Я счастлив. Крыша над головой есть. Тесть хоть и сварлив, но любит меня. — В этом месте мысли Сергея Петровича стопорились, лишались двигательного стимула, чувствовалось, что какая-то оказия уведет их в сторону и Сергей Петрович не успеет подумать о самом главном, представить их совместную жизнь с Наденькой. На будущее, разумеется. О настоящем думать не приходится — они счастливы. Сергей Петрович так часто повторял эту старую формулу житейского благополучия, что очень скоро привык к ней. И любые его рассуждения были рассуждениями помимо и сверх главного. А главное было незыблемым, установившимся раз и навсегда: он счастлив, невероятно счастлив. Единственным огорчительным моментом, если и не нарушающим общего состояния уверенности, но так или иначе напоминающим о себе, были дети. Точнее, тот факт, что детей не было.

В один из дней, случившихся после удачной защиты, Сергей Петрович рискнул повторить этот разговор, посчитав время подходящим. Семья жила предчувствием значительной покупки. Решетовы собирались покупать дачу. В Наденьке проснулся предпринимательский азарт. Она сторговала уютный домик в районе Икши и с редкой настойчивостью втолковывала отцу, что с его астмой жить без дачи — самоубийство. Было похоже, что идея пустила корни. Отец еще не уступил, но уже не возражал. Подолгу разглядывал в зеркале свое лицо, находил очевидные приметы болезни, и кашель, тяжелый, ухающий, как бы раскалывал остатки сомнений.

— Наденька, — сказал Сергей Петрович вкрадчиво и сухими жесткими пальцами коснулся ее теплого оголенного плеча, — Мошкины приглашают на день рождения. Сынишке исполняется три годика. Прелестный бутуз. Димыч сказал по секрету, что мечтает о дочке. Единственный ребенок обязательно вырастает эгоистом. Пожалуй, он прав. Такая опасность всегда существует. Как ты считаешь?

— Димыч — дурак, — сказала Наденька решительно. Глаза ее округлилась, стали ощутимо твердыми, похожими на полированные камни, обрамленные черными разводами ресниц.

Подобная переменчивость в настроении Наденьки чрезвычайно пугала Сергея Петровича. Мысленно он уже сдавал позиции, клял себя за настырность, за начатый некстати разговор и ждал лишь удобного момента, чтобы пристойно отступить и согласиться с женой.

— Ты, ты права, Наденька. Я не подумал.

О чем не подумал Сергей Петрович и с какой стати признать Наденькину правоту в разговоре, который не пошел дальше двух фраз, понять было трудно. Легче всего объяснить доведение Сергея Петровича его характером, мягким и уступчивым. «Нетрудно предложить и иную ситуацию. Говорили о детях не первый раз и, видимо, не последний. Наденька беспричинно отметала всякую случайность подобного разговора, настраивала себя на худшее. До ссоры не доходило, останавливались где-то на ее пороге. Эгоизм трактовался по-разному. Конечно же, во всем виноват эгоизм.

На этот раз разговор, которому, казалось, суждено было оборваться, имел (Неожиданное продолжение.

Да, она не хочет иметь детей. Почему? Ну что ж, этому есть тысячи причин. Она всю жизнь мечтала изучить язык. Сейчас эта возможность представилась. Ребенок… Стоит ли объяснять?! Папа плох, капризен, нуждается в уходе. У нее тоже есть нервы. А если будет ребенок? Ах, дед все время твердит о внуке? Просто, он забыл — дети бывают грудными. Ему кажется, что сразу появится этакий трехлетний карапуз, забавный и болтливый. Милая идиллия: солнышко, скверик, дедушка на лавочке, и малыш лепит песочные куличи. В малыше просыпается сознание, и дед, умиляясь, записывает новые словосочетания, которыми одарил его любимый внук. Но это еще не все. Сегодня мы свободны. Да-да, случись разлад, мы попросту, расстанемся, не отягощенные никакими условностями. Наша отношения? В них нет корысти. Нам хорошо, мы вместе.. Ребенок любые отношения превращает в обязанности. Чувства в их изначальном, понимании, расплываются, поглощаются, чувством долга, чувством ответственности.. И потом, этот неустроенный быт. Трехкомнатная квартира. Ну и что? Сварить, помыть, постирать, убрать, купить — все это, друг мой, глаголы, обозначающие конкретные действия.