Олег Попцов - И власти плен...

— Дармотова уже нет. — Фатеев сокрушенно покрутил головой. — Лидером они считают вас. Они хотят вас отрезать от Голутвина, переманить в свой лагерь. А будь Дармотов, у нас бы с вами был свой министр. Вполне вероятно, они правы: Голутвин — отыгранная карта, надо смотреть в завтрашний день.

Метельников вспыхнул.

— Послушай, Сергей Петрович, тебе не кажется, что существует круг наших с тобой непосредственных обязанностей, которыми опять же нам с тобой надлежит заниматься? Тебе не терпится мне что-то посоветовать, вразумить меня? Я тебя слушаю. Я тебя внимательно слушаю. Только, пожалуйста, короче и ближе к сути. Кстати, ты не слышал, что нас разъединяют? Вместо одного объединения собираются создать два?

— Не слышал.

— Меня это не удивляет. У человека одна голова. В этот момент голова коммерческого директора занята более насущными проблемами. Разве не так?

Фатеев почувствовал: разговор лучше прекратить. Нельзя продолжать его в такой вот, мягко говоря, рваной манере. Всякое может быть: вспылит, обрушится, выхватит любой факт и начнет употреблять директорскую власть. Надо уходить. Обида если и была, то лучше сделать вид, что ее нет. Он привык к Метельникову, к этой его агрессивности, дремавшей до поры. Понимал невыгодность своего положения, однако попытался вернуть разговор к той главной, исходной мысли.

— Мне кажется, вам следовало бы… — Он подумал, что пауза заставит насторожиться Метельникова. — Да-да, — сказал он, — следовало бы позвонить Голутвину.

Метельников сидел, не поднимая головы. Двигались только руки. Он думал, оценивал слова Фатеева, и руки существовали как бы помимо, у них была своя жизнь, свои заботы, и подчинялись они ранее полученной команде: потрогали стопку бумаги (она лежала слева на краю стола), перелистали календарь, выискивая забытую, но важную запись, возможно, номер телефона, фамилию. Страницы календаря листались машинально. Руки нашли себе новое занятие: передвинули с места на место несколько книг, раскрыли папку, но бумаги Метельникова не интересовали, он к ним не прикоснулся, что-то вспомнил, пощупал в жилетном кармане ключи от сейфа, извлек их, положил на видное место. После чего руки сомкнулись и тяжело легли на стол. Два больших пальца разошлись и постучали друг о друга, выражая недоумение.

— Ты прав. С чего-то надо начать. — Теперь одна рука лежала на другой, и пальцы той, что находились сверху, чуть приподнимаясь, отстукивали дробь. Возможно, это было выражением взволнованности или, наоборот, призывом к спокойствию. — А с чего именно, вот вопрос. Звонок, сделанный в такую минуту, обязывает. Голутвин — мой начальник. Телефонный разговор будет истолкован однозначно: сам посуди, не говорить о статье — это нелепо; значит, прощупываю, хочу, чтобы снял камень с души, разрешил предать. Я в такие игры не играю, Фатеев. И тебе не советую. Мне нечего сказать Голутвину, кроме банальных утешений: не расстраивайтесь, Павел Андреевич, мы верим, справедливость восторжествует. Я же понимаю, ему нужны действия, а не слова.

Вошла секретарша. Фатеева вызывает Брюссель. Метельников кивнул, разрешая коммерческому директору удалиться. Фатеев вздохнул умиротворенно, он не был изгнан, он уходил, подчиняясь обстоятельствам.

В списке неотложных дел Метельников вычеркнул четыре позиции. Встреча с Голутвиным (о ней договаривались на той неделе) теперь обретала иной смысл. В том, прежнем варианте все выглядело естественно: верстается план, есть о чем поговорить, что-то отспорить. Ну, например: зачем разукрупнять объединение и тотчас закладывать в план новый завод и подчинять этот завод Метельникову? Не обозначен даже головной институт, которому будет поручено проектирование. Зато решение уже есть и сроки тоже есть. С ним никто не советовался. Завод будет стоить двадцать семь миллионов. Кто-то решил подсластить пилюлю: сначала изъять уже наработанное, сложившееся, а затем добавить несуществующее и тем самым наложить вето на реконструкцию основного производства. Реконструкция и частичное расширение требовали вложений примерно на сумму шестнадцать миллионов рублей. Две такие цифры в пятилетний план одновременно попасть не могут. Подрядчикам нужны объемы, они не желают возиться с реконструкцией. Он возражал, его не послушали. Скорее всего он где-то переиграл. Поздно выискивать, где именно. Похоже, это случилось на региональном совещании. На ухмылки оппонентов он научился не реагировать, но это был особый случай, его вынудили.

Я берусь доказать, сказал он, что любое предприятие нашего ведомства реализует свои экономические и технические возможности не более чем наполовину. Недопустимо беспредельно наращивать новое строительство, идти на поводу у подрядчиков. Мы разучились использовать имеющийся производственный потенциал. Если реконструкция невыгодна всем — это равносильно экономическому абсурду. Нельзя неумение превращать в норму экономической политики. Это сознательное омертвление капитала, путь к разорению государства. Боже мой, что тут началось! Зал разделился на перепуганных, злорадствующих и сочувствующих. Единоборцев не оказалось. Его замучили комиссии. Он продолжал настаивать на реконструкции, но именно это, как ни странно, интересовало проверяющих меньше всего. Они были невозмутимы, напомнили ему историю первой реконструкции. Тогда же все выглядело впечатляющим: затраты малые, прибыли значительные. Нет, нет, они не упрекают, они напоминают: субъективные факторы, усложнившаяся международная обстановка. Тогда вы отрицали идею форсированной реконструкции, а теперь настаиваете? Да! да! — орал он. Настаиваю! Теперь мы имеем опыт. Другая жизнь — другие возможности. Разве непонятно? Они не спорили, они пожимали плечами: надо ли? Не верите мне, горячился он, спросите у Левашова. Ах, вы отдали предпочтение мне, полагая, что я не буду поддерживать его бредовые идеи? Так возьмите свое предпочтение назад. Наши расхождения с Левашовым — чисто творческие, чисто инженерные… Дайте мне пятнадцать миллионов на реконструкцию основного производства — и не надо строить новый завод! Глухо. Его не слышали.

Что за странная прихоть непременно строить заново? — наступал он. Мы разучили инженеров думать! Техническое сообщество потеряло навыки реконструкции, вкус к ней. Это извращает идею технического прогресса. Весь цивилизованный мир идет по другому пути! Метельников потерял тогда всякую осторожность, его несло. Спасибо Дармотову, не дал растерзать. Голутвин сказал осуждающе: «Ты вел себя, как хулиган. Я не могу поддерживать хулигана». Однако составить записку наверх помог.

И все-таки если бы не Дармотов — им крышка! Услышал, приоткрыл дверь и дал Метельникову туда проскользнуть. Идея непрерывной реконструкции основного производства была одобрена. Они подготовили технико-экономическое обоснование, и вдруг…