Олег Попцов - И власти плен...

Разумеется, поддакивали ему, потери могут быть, но не такие разительные. Он чувствовал, что заводится. Хотите сказать, что вас ввели в заблуждение, создали искусственные условия? Когда нет никаких условий, самые малые, самые примитивные — уже искусственные! Создавать условия — значит создавать гарантии. Да-да. Вы не ослышались.

И про рынок. Он не собирается отрицать сказанного однажды: мы против стихии рынка, она может погубить плановое производство, но так же неверно исключить, вычеркнуть рынок из экономических отношений. Что толку от Знака качества, если сбыт находит любая продукция? Переворота в экономическом мышлении не происходит. Соседу тоже дают жить, он не идет по миру. А жаль. Ах, негуманно? Тогда не требуйте социальной справедливости, здравого хозяйственного мышления, оберегающего карман государства! Плохо работающий должен и жить плохо. Почему же нелогично? Да, он выступил против сокращения штатов. Завод — единица, производящая продукцию, и управленческая структура завода должна быть заинтересована в эффективном, нарастающем качественном производстве. Вам нужны сокращения — делайте это за счет министерства, главков. Сокращайте надстройку. Оставьте в покое базис! Сохраните ему фонд заработной платы, и он разработает оптимальную кадровую структуру. Он сократит столько управленческих единиц, сколько нужно для выгоды производства. Откуда эта цифра — десять процентов? А почему не девять, не двенадцать? Какую цель мы ставим: высвободить кадровый ресурс для расширения производства? Или сокращение ради сокращения? Куда пойдут работать те, кого уволили? Ах, я сам должен предоставить им работу? Сократив одну структуру, я должен раздуть другую? Люди, сокращенные в сфере управленческого аппарата, осядут и устроятся в привычном для них микроклимате, опять же управленческом! Они не нарастят наших производственных мускулов. Думать иначе — значит заблуждаться. У меня в два раза сократилась текучка. Вот он, коридор в мир качества! Только стабильный кадровый состав может решить проблему качества. Ах, вы этим не интересовались? Так поинтересуйтесь, а потом поговорим…

Он зачеркнул несколько фамилий в списке и сделал то, чего не делал никогда: отключил телефон. Машинально собирал разбросанные бумаги. Надо бы открыть окно. Устал. Даже к окну шел пришаркивая, ощущая непривычную тяжесть в ногах. Оперся на подоконник, запрокинул голову, почувствовал, как лица коснулся холодный воздух, закрыл глаза. Так и стоял у открытой балконной двери, на пороге тепла и холода. Оглядел комнату недоуменным взглядом. Шнур, выдернутый из розетки. Нагромождение книг — всякий раз он давал себе слово, что уберет. Свет лампы показался вызывающе ярким.

Всех интересует одно и то же: что теперь делать? Кто-то успевал задать этот вопрос, другие уступали его напору, тушевались, и тогда он сам внезапно обрывал разговор и заключительной фразой опрокидывал собеседника. Естественный вопрос, говорил он, — какой должна быть наша реакция, что нам следует делать? Он не говорил: «моя», «мне», он считал, что в данном случае «мы» точнее. И тотчас отвечал прямолинейно, в упор: работать. Он знал, его ответ абстрактен, это и не ответ даже, скорее лозунг, команда. Так оно и было на самом деле. Приказ самому себе.

Возможно, это не лучший ответ. Зато в нем есть мобилизующее начало, энергичность. Это заметят, почувствуют. Не надо ничего разъяснять, уточнять. В уточнениях он может запутаться сам. Работать! Точно и просто. Правда на все времена. Это он здорово — насчет правды. Жаль, что такие мысли приходят уже после, когда разговор закончен. Конечно же, сомнения остаются. Но он не собирается их афишировать. Его сомнения — это его личное дело. Если рассудить здраво, ему звонят с единственным желанием — обрести уверенность. Хорош он будет, если к их сомнениям станет прибавлять свои. Среди стольких сомневающихся должен оказаться хотя бы один уверенный в себе человек. Этим человеком будет он. А если не он, то кто? Вопрос не лишен смысла. Метельников задумался. Впрочем, ответ очевиден: таким человеком мог быть Голутвин.

Ему показалось, что кто-то наблюдает за ним. Метельников подошел к двери, толкнул ее. Показалось. Он вернулся к столу. Рассеянно посмотрел на список фамилий. Тем, кому надлежало, он позвонил. Остальные? Их имена и припоминались с трудом. Он даже переспросил жену, не ошиблась ли она, записывая фамилии. Могло быть совпадение, кто-то звонил по другой причине, почему обязательно из-за статьи? И, словно отвечая себе, сказал громко: «Остальные подождут». Подошел к дивану и лег. Сон был мгновенным.

Когда Метельников открыл глаза, разбудивший его звонок повторился. В комнате было темно, он потянулся к часам, пошарил по столу, часов на привычном месте не оказалось. Он вечно ругал себя за нелепую привычку снимать часы в ванной комнате. В мелочах он был рассеян. Каждое утро бегал по квартире, переспрашивая по десять раз жену, не видела ли она, куда он положил очки, носки, часы. Подтяжки тоже терялись. За дверью послышались голоса, кто-то пришел. Метельников зажег свет, наспех растер лицо, не хотелось выглядеть заспанным. Если он и уснул, то спал не более получаса. И все-таки который сейчас час? Скорее всего около двенадцати.

Голутвин не обернулся на шаги, он надевал шлепанцы. Это запомнилось: согнувшийся Голутвин с кряхтением примеряет шлепанцы. Для своих лет он в хорошей форме. Живота нет. А вот поясница донимает. Ему больно нагибаться, но Голутвин нагибается вопреки этой боли, стиснув зубы. И только желваки сквозь тонкую, тронутую склеротическим румянцем кожу выдают напряжение. Поступать вопреки — это черта его характера.

Они кивают друг другу. Ни сегодня, ни вчера они не виделись, но тот и другой считают, что пожимать руки в столь позднее время как-то неловко. Метельникову не хотелось бы начинать с оправдания, почему не позвонил. Но Голутвин ни о чем не спрашивает, проходит в кухню, садится за стол. Дает понять: от чая не откажусь, продолжает разговор с Лидой. Опять о внучке, о ее капризах. Лиде приятно, что Голутвин спрашивает ее совета. Метельников чистит ножом яблоко, в разговоре не участвует. Голутвин не хочет обидеть Лиду, дает ей выговориться, Лида панически боится, что дочь выскочит замуж. У них теперь мода такая, жалуется Лида, пробный брак. Никаких обязательств. Сошлись, не получилось, разбежались. Голутвин посмеивается над ее страхом, говорит, что с удовольствием произнесет тост за самую молодую бабушку Советского Союза. Вторая чашка чая. Голутвин смотрит на часы, спохватывается: «Полпервого, с ума сойти». Благодарит за чай. Теперь все происходит в обратном порядке: сбрасываются шлепанцы, с кряхтением надеваются ботинки. Зонтик, где зонтик?