Олег Попцов - И власти плен...

Согласиться на включение нового завода в состав объединения — значит подписать себе приговор. «Согласиться», — раздумчиво повторил он и рассмеялся. В пустом кабинете смех прозвучал зловеще. Кто станет спрашивать его согласия? Он продолжал изучать записи, сделанные накануне. Четвертая позиция — вызов в горком. Жалуются подшефные: плохо занимаемся уборкой картофеля. Кто им только не объяснял: шефством сельского хозяйства не поднимешь. Самим вкалывать надо. Не верят, жалуются. Ни одного картофелеуборочного комбайна на поле. У нас, говорят, почвы тяжелые, комбайны не идут. Зачем же покупали? «Установка такая была — механизировать процесс». Ну и как? «Попробовали пару раз, не получается». А вы бы еще раз попробовали! «Руки не доходят, шефов принимать надо, размещать, кормить. Да и комбайны разукомплектованы, детали растащили». Тебя, говорю, судить надо. А он и глазом не моргнул: «Ежели судить, то в третью очередь. Сначала тех, кто поверх меня. Что ж, замолчали? — говорит. — Или судить расхотелось?» И задергался, зашелся в смехе. Нет уж, увольте. Есть главный инженер, есть заместители. Так и запишем: в горком поедет главный инженер. Разговором о колхозе не отвертишься, начнут расспрашивать про статью. Три завода, названные в статье, — в их районе. Самое разумное — пропасть. Он есть, и его нет.

«Метельников — на территории завода». «Шестнадцатый, шестнадцатый, директор у вас?» «Минут двадцать как ушел». «Куда ушел?» «Он нам не докладывает, дорогая». «Литейный, директор у вас?» «Пока нет, обещал быть». Он есть, и его нет: директор на территории. Суета, канитель, неразбериха.

Каждый день на нервах — иного не дано. А если без эмоций. Кто? Где? Когда?

— Прокат просили?

— Просили.

— Получили?

— Получили. Только не то сечение.

— То есть как не то?

— А черт его знает. В накладных одно, в вагонах другое.

— Давайте по порядку, без эмоций. Кто, где, когда?

Сумасшедший день. Уже начало седьмого, а он не заметил. Получается, что в двух последних цехах он задержал людей. Никто не подал вида. Во время разговора он никогда не смотрит на часы. Не подали вида почему? Либо боятся, либо уважают. Надеешься на второе. На лицах — ободряющий оптимизм: «Если что, Антон Витальевич, мы за вас стеной». Стеной — это хорошо, это впечатляет. Кстати, в том месяце вы сорвали план по номенклатуре. Ваши объяснения директорат не удовлетворили. В них все расплывчато, они не самокритичны. Незамеченный успех может породить равнодушие, нежелание творить успех. Безнаказанный порок рождает привычку к пороку. Порок становится обыденным явлением, его не стыдятся. Страшно не отставание, всякое бывает; страшна привычка. В объединении не сказано, в чем конкретно вина руководства цеха, его инженерных служб. Или нет? Как вы там говорили? Если надо, Антон Витальевич, мы за вас… Не слышу! Н-да, иллюзии всегда чреваты. Слово «уважают» зачеркиваем, оставляем слово «боятся»…

Еще надо подняться в кабинет, кто разыскивал, кто требовал? Выглянул в коридор. Свет только в самом конце, все заполнено темнотой. Сам от себя не ожидая, крикнул в темноту:

— Эй!

Возглас взметнулся, ударился о потолок упал и покатился, подскакивая: «Эй! Эй! Э!..» В конце коридора хлопнула дверь. Кто бы это мог быть? Экономический отдел на другом этаже. Жаль.

Павлик. Сегодня на машине работает Павлик. Уже несколько раз он поднимался наверх, прохаживался по пустым коридорам, позвякивая ключами. Павлик ничего не говорит, он просто заглядывает в приемную, этого достаточно. Дверь в директорский кабинет распахнута, Метельников сидит за столом; он слышит, как открывается дверь, слышит позвякивание ключей, знает, что это Павлик. Он не окликает его. Конец дня, тишина необходима. Она как ритуал. Никого нет, он один, не считая Павлика. И присутствие шофера лишь подчеркивает тишину, свидетельствует ее достоверность.

Ощущение пережитого дня явственно: день ушел, отработан. Он не собирается думать об этом дне. Совсем наоборот. Сидит, не двигаясь, сосредоточен. Почему обязательно сосредоточен? Рассеян, вне мыслей. Есть тишина, а в ней твоя рассеянность. Ты разрешил себе это. Несколько предметов прямо перед тобой: телефон, чернильный прибор, пепельница, все остальное силуэтно, безразлично для сознания. Ощущаешь лишь себя самого, свою плоть; поламывает руки, воротник туговат, жмет шею. Хочется закрыть глаза.

Квартиру сотрясают телефонные звонки, они слышны даже здесь, на лестничной площадке.

Метельников забыл ключи, позвонил. Обычно никто не торопится открывать. Сын скорее всего не слышит: жена ждет, когда услышит сын. Потом следует словесная перепалка. Затем шелестящие шаги. У жены своя привычка открывать дверь — она распахивает ее. Халат, руки в мыльной пене. Упрек — тоже часть ритуала: «Вечно ты забываешь ключи».

Сегодня все не так. Он позвонил, и дверь открыли тотчас.

— Наконец-то, телефон разрывается!

Он не ответил, махнул рукой. Да и что ответишь? «А, пустое». — Голос не выражает ничего, кроме усталости. Сумасшедший день. Сколько он себя помнит, иных дней не бывает. Возможно, ему везет меньше, чем другим. Дома он хочет забыть обо всем или сделать вид, что забыл.

— Дай мне поесть, я устал.

— Да-да, разумеется. — Жена ловко расставляет тарелки, она не собирается его ни о чем расспрашивать, она настроена говорить сама. — Все это некстати, некстати, — бормочет жена. — До банкета считанные дни. — Ей кажется, что Метельников должен кому-то еще раз позвонить. — Никаких обязывающих слов, просто и интеллигентно: мы вас ждем. Многие будут с женами. Интересуются насчет подарков, спрашивают, куда нести, домой или прямо туда, на банкет.

Метельников ест жадно, чувствует, как ему становится спокойно и даже безразлично. По инерции кивает, не переставая жевать, и Лидии кажется, что он с ней во всем согласен. Про статью в газете он может ей ничего не говорить, она читала. Глупая статья.

— Да, еще вот что, — спохватилась жена, — звонил Голутвин.

Он было потянулся к чайному стакану, но тотчас отвел руку. Ждал. Ведь почему-то же она выделила из всех телефонных звонков именно голутвинский? Всех остальных жена записала своим тесным почерком на случайном листке. Он мог упасть на пол, его могли подхватить на ходу, как мусор, и, не вглядываясь, выбросить — листок и был мусором, мятый, оборванный с двух сторон. Фамилии Голутвина на этом листке не было.

Жена опять заговорила о банкете. Меню не ах, но вполне достойное. Ляле понравилось. Он и к этому привык: по всем житейским вопросам жена непременно советуется с Лялей. Ляля — подруга номер один, добрый гений. И вообще если бы не Ляля… Он знал все это наизусть. Ляля была права, Ляля считает, Ляля не советует. На этот раз Ляля только предупреждала: недовешивают, недоливают, разбавляют, обсчитывают. Ресторанный мир рисовался в разбойничьих тонах. Возражать бесполезно. Уж кто-кто, а Ляля знает жизнь. Он не возражал. Ему надоели эти разговоры, он хочет одного: скорее пережить юбилейный день. О чем она? Опять что-то подсчитывает. Надо докупить, приготовить, донести.