Олег Попцов - И власти плен...

Волны смятения миновали, отступили. Как после взрыва: еще летит пыль, но уже можно поднять голову, оглядеться, отряхнуться. Вот для чего его вызвали! Что у них там стряслось, в Марчевске? Да и стряслось ли? Нет-нет, не может быть и речи.

— Я не могу принять этого предложения. Сейчас не война, чтобы так вот, вопреки реальности, руководствуясь только личными соображениями, принимать волевое решение.

— Почему же вопреки реальности?.. Вы не правы: исходя из реальности. Я читал ваше выступление на коллегии, когда обсуждался проект строительства. Можно сказать, ваше мнение оказалось тогда решающим, после вас обсуждение пошло по иному руслу. И вот теперь вам предоставляется возможность на практике доказать реальность и точность ваших воззрений. И вдруг вы говорите категорическое «нет!» Нелогично.

— Я понимаю, вы еще не сказали о партийной дисциплине. Какого черта? Там есть директор, толковый, энергичный. Он два или три раза был у меня. Чем он вас не устраивает?

— Его уже нет. Он вчера освобожден от занимаемой должности и исключен из партии.

— Но при чем здесь я?! Как хотите, я говорю — нет.

— Антон Витальевич, я бы не хотел наши отношения начинать со ссоры. Поймите меня правильно. В ваших интересах сказать — да.

— Что вы знаете про мои интересы?

— Всего не знаю, но кое о чем догадываюсь. Могу повторить вашу собственную фразу: важны не факты, а их истолкование. Все, о чем мы здесь говорили, возможно истолковать иначе.

— Вы думаете, я боюсь очередной комиссии?

— Я этого не сказал.

— Проверяйте, трясите, взбалтывайте грязь! Это бездельнику надо кричать, что он много работает. Я говорю — нет.

— Это невозможно, Антон Витальевич. Да и посудите сами. Подписан Указ о награждении вас высоким орденом, и вдруг вы говорите — нет. Это невозможно.

— При чем здесь орден? — пробормотал Метельников. — Это в двадцать лет мы живем, как птицы, снялись и полетели куда глаза глядят…

Помощник поднялся на звук открывающейся двери. Метельников прошел мимо, не замечая помощника, не различая предметов. Вытянутая рука привычно ткнулась в дверь, и та, подчинившись властному жесту, с вызывающей громкостью, непривычной и непозволительной на этом начальственном этаже, открылась. Слух уловил какое-то несоответствие, но сознание уже устремилось вперед. Все потонуло в бессильной ярости, и призывы к самому себе: надо успокоиться, ничего непоправимого не случилось, лишь раздражали очевидной никчемностью и безволием.

Он упал на сиденье и сказал хрипло: «Поехали». Еще выходило, выдыхалось негодование.

— Куда?

— Туда…

Машина понеслась, он не замечал скорости. Нужны доводы. Неопровержимые доводы. Не мой профиль. Я инженер, а не строитель. А там еще строить и строить. Не все просто в семье, это назначение подведет черту в отношениях с женой. И без того не рай. Череда доводов становилась все длиннее, и по мере отдаления они словно бы теряли отчетливость, размывались до плохо различимых контуров, а затем и вовсе растворялись. Появилось тягостное чувство незащищенности и полной зависимости от воли и каприза в общем-то незнакомых ему людей.

Его убирают. Но не просто так, а со значением: дают орден — и определяют в ссылку! Кому нужны эти всплески, эта аффектация: «Только вы. Ваш авторитет. Ваши знания…»

Дешевая демагогия — вот как это называется. Он нужен здесь, в своем объединении! У него — планы, идеи. Нет и еще раз нет! Он будет сопротивляться. Без его согласия они не могут принять решение. Не те времена. Директора заводов не оловянные солдатики — захотел и переставил куда угодно!

Его угнетают не трудности, которые неминуемы, прими он это предложение. Масштаб собственного бессилия, невозможность воспротивиться этическому произволу — вот что бесит. Он не потерпел поражения. Битва, столкновение упразднены за ненадобностью. Минуя процедуру борьбы, его занесли в списки проигравших. «Важны не факты, а их истолкование» — роковые слова. Он поставит условия, потребует гарантий! Он не собирается уезжать туда навечно. Сроки должны быть оговорены, сроки. Иначе…

Иначе он поедет без всяких гарантий, без всяких условий. Так скорее всего и будет. Его выслушают, согласятся: нельзя без гарантий, нельзя без условий, ну, конечно же, временно. И бро́ня на квартиру. Пока без семьи, а там, как решит сам. Человек пять, десять своих необходимо. Кто спорит? Пусть назовет фамилии. А выезжать, брат, немедленно, сейчас же. Сам посуди, завод без директора. Не станешь же говорить, что все это слова, что тебе нужен документ. И про гарантии, и касательно условий, и всего прочего. «Ты нам не веришь?» Он верит, верит. Только кто поручится, что в этих высоких кабинетах через пять лет будут сидеть те же самые люди?

Он смотрел в стекло, плохо понимая, где они едут. Какие-то переулки, бесконечные повороты. Несколько раз машину заносило, и он, подчиняясь законам движения, заваливался то в одну, то в другую сторону. С завистью думал о водителе, который так легко ориентируется в этом сумеречном лабиринте. Нырнули еще в один стесненный строительными лесами переулок, в конце его как в тоннеле, маячило пятно желтоватого света. Еще минута, и их уже подхватил общий поток, все различимо, людно, шумно. И свет ртутных ламп, затуманенный выхлопными газами, уже и не свет, а желтоватая мгла. И снег, еще не коснувшийся мостовой, уже не снег, а желтоватая пороша, летящая с небес.

Здесь он ориентировался: сейчас на разворот, и они приехали.

Массивный козырек над входом (повальное архитектурное увлечение последних лет) отнимал пространство от улицы и делал его принадлежностью ресторана. Уже на этом освещенном пятачке жизнь была отмечена невольной праздностью, говорили необыкновенно громко и так же громко смеялись. Голоса были слышны даже здесь, в машине.

Он не спешил выходить. В последний момент Метельников подумал, что ему не удалось отрешиться от суеты, связанной с банкетом: от беспокойства по поводу приглашенных и не пожелавших откликнуться на приглашение, по поводу размеров помещения, тесноты или, напротив, вызывающей пустоты зала, как, впрочем, и от денежных забот; он отрешенно внимал стонам практичных подруг жены насчет дороговизны, хотя догадывался, что все эти хитрости с домашней кухней не убавят расходов, зато создадут массу неудобств… Короче, привычные, веками сложившиеся ритуалы не оставили времени подумать о себе, ведь придется что-то говорить, вставать, общаться, шутить и отвечать на шутки. Быть оживленным или, наоборот, отстраненным, рассеянным, непохожим на себя — какая-то модель поведения есть, или ее нет? Он не думал об этом. Теперь, после посещения Нового, он и сам не выдержит — весь вечер делать вид, что ничего не случилось. Он не ответил себе на главный вопрос: следует ли на банкете сказать о разговоре с Новым? А может, не надо торопиться, стоит подождать окончательного решения? Он не подумал, что слухи могли опередить его, и там, в этом вскипающем недоумением водовороте, ему уже приписали все мыслимые и немыслимые грехи. Тайны нет, и, что еще хуже, его вера в людей иллюзорна. Если все уже обо всем знают и говорят вслух, тогда и вовсе не понятно, что отвечать и как вести себя.