Владимир Рецептер - Смерть Сенеки, или Пушкинский центр [журнальный вариант]

— Слушай, Наташа, — говорит его жене, заведующей всем гримерным цехом, один тоже очень ответственный человек, к тому же артист, которому она в данный момент наклеивает бородку, — ну, скажи ты своему долбодону, что он так завёлся на этот линолеум? Неужели не может отстать?!

— Но вы же сами хотели, — говорит ему Наташа, — чтобы во главе «Народного контроля» стал честный и принципиальный человек… Вы же его выбирали на эту должность, а не я. Вот он и делает всё, как положено.

— Ё-к-л-м-н-о-п-р-с-т-у-ф-х! — говорит артист такой-то жене Мирона, Наташе, — и добавляет — х-ц-ч-э-ю-я!!! Ну, как же так?!

— А вот так,— отвечает Наташа. — Он мне не разрешает даже обмылочка из театра принести, не то что кусочка мыла. Я его выбрала и слушаюсь, а вы выбрали и хотите поломать…

Когда я услышал эту историю, я спросил:

— Наташа, а что с этим линолеумом?

— А сожгли и всё, — убеждённо и весело сказала она. — Хотя все знали, на чью дачу намыливали этот рулон!

И в голосе её была настоящая гордость и нескрываемая любовь.

Наташа Кузнецова в девичестве носила фамилию отца, а отец был артистом БДТ с того же курса, где учились Нина Ольхина, Изиль Заблудовский и другие. Он, как и Нина Ольхина, был любимцем Натальи Сергеевны Рашевской, и Наташу в честь Рашевской и называли.

Вот так, господа хорошие, вот так. Светлое имя Юзефа Мироненко вы знаете, а доброе имя обожателя своей дачи я сохраню в тайне.

4.

Признаюсь читателю, что с новогодней ночи, узнав о распоряжении правительства № 1636-Р, автор подвергся нашествию «чёрных мыслей» и, по совету Бомарше в изложении Пушкина, должен бы был без конца откупоривать шампанское или перечитывать «Женитьбу Фигаро». Но, как руководитель учреждения, т. е. чиновник, он понимал, что это не поможет…

Секретарши Роскультуры — так коротко называли недавно возникшее Агентство по культуре и кинематографии, которому подчинялся и Пушкинский центр, — стояли на часах, как пограничник Карацупа. Был такой герой в 30-е годы прошлого столетия, чьё гордое имя связывалось у советских людей с лозунгами: «Враг не дремлет» и «Граница на замке». Да, у Карацупы была своя знаменитая собака... Неужели забыл?.. Нет, не Мухтар… Джульбарс?.. Не уверен…

Попробуй теперь дозвонись до умельцев, внесших моё детище в расстрельный передаточный список. Да и что они скажут сегодня, когда вся культура поехала с ярмарки? Пройдёт время, и ликвидируют как класс саму Роскультуру, а её рожки и ножки задвинут обратно, в штат Министерства культуры…

Получив приказ, в Роскультуре, очевидно, стали гадать, кого перевести в местное управление. Ну, не Кировский же театр с маэстро Гергиевым. И не Большой же драматический с худруком Лавровым… Они искали маленькие учреждения, с минимальными бюджетами, чтобы «не размазывать кормовые по тарелке», а сосредоточить все деньги в руках крупных «бюджетополучателей»...

Что «Пушкин»?.. Это же не сам Пушкин, а «Пушкинский центр»... Ну и что, что много сделано?.. Кого-то отдавать надо!.. Отдадим Пушкинский... И ясно было, как белый день, что список кандидатов на вылет подписал глава ведомства М.Е. Швыдкой, с такой логикой вынужденно согласившись.

Может быть, поговорить прямо с Мишей?.. Он действительно умный человек, и не было у него против меня никаких «личностей»… Или, всё-таки, лучше начать с директора департамента, Майи Бадриевны Кобахидзе?.. И я позвонил ей:

— «Роскультура», слушаю вас… Кто?.. А по какому вопросу?..

— По личному, — импровизирую я.

— Повторите, пожалуйста, ваше имя-отчество... А организация?..

— Пушкинский центр, — секретарша, видимо, новенькая.— Государствен-ный Пушкин-ский театраль-ный центр в Санкт-Петербурге… Доложите, пожалуйста, у меня минутный вопрос...

— Попробую соединить, — говорит новенькая, я жду. И вот…

— Здравствуйте, Майя Бадриевна!.. Скажите, пожалуйста, на какой срок...

— Владимир Эмануилович, сейчас сказать трудно…

— А когда лучше перезвонить?..

— Не раньше середины той недели. Будет рабочее совещание с Михаилом Ефимовичем...

— Понимаю... Но хоть какие-то разъяснения по «оптимизации» есть?..

— Нет, Владимир Эмануилович, мы только пишем и пишем, и пока ничего не получаем. Пытаемся разрулить вопрос, так как срок исполнения — первое апреля.

— Понимаю... Спасибо... Попробую перезвонить в четверг…

Вот она, моя информация!.. Чуть не сказал «после дождичка в четверг». И — «первое апрель — никому не верь». Но зато два раза сказал «понимаю». Чем меньше я понимал, тем чаще повторял обманное слово. В нём и было моё защитное приспособление. Скажешь «понимаю», — и человеку на той стороне провода кажется, что ты с ним почти единомышленник. Если бы не понимал, то и разговаривать не о чем. А он, т.е. я, хоть и вычеркнут, но «понимает»...

Оставалось пол-января, февраль и март. И, опережая блокирующие действия разума, безотчетный палец снова накрутил код любимой Москвы...

Если Швыдкой взял трубку, значит, был готов к разговору. Он понимал эту историю лучше меня.

«Долгими зимними вечерами читаю Ваши стихи...» — так он поздравил меня с наступающим годом «оптимизации». И я представил себе: Миша приходит с работы усталый, наскоро перекусывает и спешит уединиться с книжечкой моих стихов. Так проходит долгая российская зима. Возможно, он даже читает мои стихи домашним, как это делал покойный Анатолий Васильевич Эфрос…

Валерий Подгородинский, начальник управления театрами, один из инициаторов создания Пушкинского центра, предшественник Майи Бадриевны в Министерстве культуры РФ до преобразований и оптимизации, однажды упрекнул:

— Вы ведь только на десять процентов чиновник, а на девяносто — пушкинист, — и, не запирая дверей, достал из секретера коньяк…

— Здравствуйте, Миша, — бодро сказал я Швыдкому.

— Здравствуйте, Володя, — отозвался глава Федерального агентства.

— Что я должен сделать, по-вашему, как худрук Пушкинского центра, чтобы потом не упрекать себя в бездействии?..

— Володя, — Миша вздохнул, — вопрос поставлен неплохо. — Он помолчал и задумчиво предположил: — По-моему, если такие люди… как Гранин... и Лавров... напишут письмо...

— Вместе или врозь? — спросил я, кому письмо, всё-таки сам догадался.

— «Коллективки» теперь не в моде...

— Понимаю, — сказал я. — Благодарю вас, Михаил Ефимович. Всего вам хорошего!

— Всего доброго, Владимир Эмануилович!..

Конечно, это было чудо, то, что Пушкинский центр удалось создать. У Пушкина никогда не было своего театра. Только — его имени. Но это не одно и то же. У Шекспира есть свой театр. У Мольера — есть. У Брехта — тоже. Есть и у Островского — Малый. И у Чехова — МХАТ… И у Горького — свой, доронин­ский… А у Пушкина — нет. А он своего театра хотел с самого начала… Другого театра… Не того, в какой захаживал…