Лора Докрилл - Широкая кость

И близко меня не подпускайте.

Полный отстой. К рисовому пудингу я не подойду на пушечный выстрел. Тошнотворная подогретая гадость. Всегда клеклый, всегда чуть теплый, и даже джем не помогает. Собственно, он только портит вкус джема. Дав съедает горы рисового пудинга. А потом еще и еще. Дав вообще очень много съедает. Ее дневник питания по сравнению с моим был бы тысячестраничным романом, так что скажите спасибо. Она кладет чуть ли не девятнадцать кусков сахара в каждую чашку чая, так что в нем ложка стоит, перед каждым обедом она в качестве закуски съедает упаковку чипсов с сыром и луком, а после – кусок пирога с джемом или глазированную булочку и выглядит при этом как маленькая бесплотная фея. Не понимаю, как такое возможно. Легко представить, что когда-нибудь она станет взрослой мамашей с тремя детьми и все равно не растолстеет. Даже тогда. Она может стать старой нянюшкой, которая только и занята кукольными домиками и пазлами и никогда не встает с места. И все равно не растолстеет. Даже тогда. Как бы ни пыталось мое воображение снабдить ее лишними складками и выпуклостями, ничего к ней не пристает. Она никогда не узнает, как я, что такое собственная тяжесть. Никогда.

– Как тебе удается быть такой тощей, Дав? – спрашиваю я, но при этом слежу за своей интонацией – я не хочу, чтобы она думала, будто мне хочется быть не такой, какая я есть. К тому же я не хочу, чтобы она думала, будто я считаю ее слишком тощей, тощей в плохом смысле, потому что у тощих репутация немногим лучше, чем у толстых. Вот иногда говорят: «Как тебе повезло, ты такая тощая!» Если тебе вовсе не хочется быть тощей, это так же обидно, как если назвать кого-то толстым. Странно, считается, что называть людей толстыми невежливо, а тощими – пожалуйста. У тощих тоже есть комплексы.

Я смотрю, как она лягушкой соскакивает с крыши сарая за домом, цепляется за дерево, влезает на верхушку, перепрыгивает на забор, пробирается по шаткому краю загона для уток, сигает, словно кошка, на подоконник своей комнаты и слезает в окно.

– Откуда ж я знаю? – запыхавшаяся, улыбающаяся, она закрывает за собой окно.

Я тянусь за ингалятором и делаю глубокий вдох. Сколько бы я ни говорила, что все это мне ничуть не мешает, иногда я забавляюсь мыслью о том, как хорошо было бы быть худенькой и как бы это облегчило жизнь. Потому что это сильно облегчило бы ее другим. Им не пришлось бы гадать, способна ли я делать что-нибудь. Не пришлось бы отпускать реплики типа с какой стороны меня обойти. И заставлять гадать меня. Тогда бы никому не казалось, что я всем мешаю.

У нас с Камиллой есть три способа зарабатывать деньги. Для меня это «Планета Кофе» и подработка нянькой. Для Камиллы – флаерсы. Да, она стоит на улице и раздает прохожим рекламные листки. Когда подруга в первый раз рассказала мне об этом, я подумала, что она рекламирует разные крутые штуки вроде клубных вечеринок и джем-сешенов, но поскольку ей нет восемнадцати, она раздает флаерсы индийского ресторана «Бенгальский стрелок». Три вечера в неделю она стоит у дверей заведения и впаривает листки. А я, когда у меня есть время и охота, составляю ей компанию и оказываю моральную поддержку. Обычно мы так и стоим вдвоем. Дрожа от холода. Вдев в ухо по наушнику от одной пары и приплясывая под музыку.

Платят за это ужасно, а самое противное то, что нам даже не полагается бесплатного карри. Однажды холодным вечером мы получили по чашке чая со специями и корзинку уныло выглядевших черствых пападамов, которые нам практически бросили, как околевающим от голода голубям. Мы все равно съели их, потому что и вправду свихнулись от голода. И съели бы все, что нам дали и даже бросили. И еще это был типа бонус от ресторана, а мы отчаянно желали, чтобы Камилла хоть немного продвинулась по службе с момента, когда она туда поступила. И теперь мы могли говорить одноклассницам нечто в свое оправдание: «Да, и там всегда бесплатно дают пападамы». Кроме того, черствые пападамы ужасно вкусные. Я люблю, когда они становятся мягкими, как съедобная соленая бумага. На вкус будто облизываешь конверт. Обалденно. Чай тоже был отличным.

– Помоги мне. Офигенные запахи, – ноет Камилла. – Они такие скупердяи. Я умираю с голоду. Почему они не могут просто накормить нас? Они же готовят горы жратвы. А их денег и на это не хватает.

Она заглядывает в окно «Стрелка» и испускает стон.

– Почему бы просто не попросить у них плошку дхала?

– Сама попроси, они тебя любят.

– Это тебя они любят. Это же твоя работа, Камилла.

– Я получила эту работу только потому, что других дураков не нашлось. Того, что они платят, хватает ровно на автобусный билет, чтобы сюда доехать. – Камилла прищелкивает языком. – Наверное, думают, что раз я полукровка, то не умею обращаться со специями. Да папа меня с младенчества кормил острым соусом. Это просто оскорбительно. Я бы на спор съела их самое жгучее карри! Пойди, скажи им, Биби, пусть заключат со мной пари.

– Ты хочешь, чтобы я пошла и сказала, что ты съешь самое жгучее карри?

– Ага. – До нее начинает доходить, какую чушь она сболтнула.

– А знаешь, что они раздают чили в больницах? Видно, ты опьянела от жары.

– ДАЙТЕ ПОЖРАТЬ! – внезапно кричит Камилла в дверь.

Мы обе хохочем. Камилла пинает кирпичную стену «Стрелка».

– Уссаться можно.

– Хоть бы один луковый бхаджи, хоть бы один, ну что это такое?

– Свинство.

– Я бы даже горелый съела.

– Оооо, а я бы прямо сейчас съела пешавари-нан, а ты?

– Могу купить тебе.

– Камилла, ты не можешь купить, это будет значить, что они выиграли. Тогда ты и вправду окажешься в дураках.

– Верно. Хорошо хоть, не холодно. – Глубоко вздохнув, она почесывает затылок. – Посетители всегда заказывают слишком много, я возьму себе объедки.

– Это тебе от запаха хочется есть, – напоминаю я. – Видишь теперь, как пригодилась бы моя идея о картошке на автобусных остановках.

– Слушай, подойди-ка к окну с несчастным видом. Голодные глаза и прочее, как викторианский крестьянин в Сочельник. Пусть посетители ощутят чувство вины. – Мы изображаем голодные лица. – По-моему, мы похожи на сумасшедших. – Она смеется. – Ну и рожа у тебя сейчас, мне бы такие обои на телефон! – Камилла хлопает себя по карману. – Вообще-то у меня с собой банка тунца. – Она шевелит бровями. – Но нет открывалки.

– Банка тунца? Почему? Зачем?

– Ну да. Я люблю консервированный тунец, глоток протеина на бегу. Думала, что взяла банку с колечком, но, оказалось, ошиблась. Ненавижу такие. Зачем они вообще делают банки без колечек?

Я всегда думаю «они» о людях, которые делают все для нас, например, наливают в бутылки кетчуп и фасуют чипсы, а для этих людей, наверное, «они» – это мы. Потребители. Вдруг «им» нравятся банки без колечек? Нет, не нравятся.