Лора Докрилл - Широкая кость

– Может быть, попробуем, Блю? – Мне нравится, что он называет меня просто Блю. – Хочешь ромашкового чаю?

– Почему бы и нет? – улыбаюсь я.

Макс спрыгивает с лестницы. Марсель от этого не в восторге, но Макс игнорирует его сердитый взгляд из-под лохматых бровей и начинает возиться с заварочным чайником и ситечком. Мне нравится смотреть, как работает Макс, что бы он ни делал, похоже, для него важна каждая мелочь. То, как он аккуратно насыпает ложечкой золотистые сушеные цветки, как выбирает чашки, из которых мы будем пить. Как его длинные пальцы перебирают треснувшие блюдца. И он не перестает улыбаться. Я чувствую, что краснею.

Пряча под столом нож для масла, потихоньку смотрюсь в него, как в зеркало: очень ли я красная.

Макс снова появляется передо мной с дымящимся чайником и широкой улыбкой, и его глаза затмевают весь окружающий мир.

– Что ж, хорошая новость… пахнет ромашкой, – говорит он, довольный собой.

– Я, наверное, от этого засну – ромашка успокаивает. – Я закусываю губу и расставляю на столе принесенные им чашки с блюдцами.

– Правда? По-моему, любой чай успокаивает. – Мы обнимаем друг друга глазами. Он тоже меня успокаивает. Как будто общаешься с котом.

– Рассыпной чай бывает очень крепким.

– Если слишком долго заваривать.

– Жарковато для чая! – Марсель портит нам момент, мы с разочарованием видим, что посетительница уходит, взяв кофе с собой, и оставляет нам Марселя, как пятое колесо, от которого одна морока.

– Вовсе нет, от чая потеешь, а это охлаждает, – возражает Макс.

Я как раз об этом думала накануне! Наши мысли сходятся.

– Хочешь попробовать, Марсель? – Макс подмигивает; он обожает поддразнивать Марселя.

– Мне вовсе не надо охлаждаться, вовсе не надо! – Марсель мотает головой и подчеркнуто зевает.

– Три… два… один… – шепчет мне Макс.

И Марсель, как по заказу, бурчит:

– Хочу кофе.

Макс толкает меня в бок.

– Я всегда знаю, когда он хочет кофе.

Я приоткрываю чайник. Глухой звук звякающей керамики, запах ромашки.

– Что говорит чай? – Макс вглядывается в чайник. У него такое серьезное, простое лицо, он застенчив, но по-своему уверен в себе. Мне нравится то, как он с головой уходит в любое занятие, сосредотачивается на каждой мелочи. Когда он с тобой разговаривает, кажется, что он целиком поглощен разговором. Он настоящий. И добрый. Доброта так и пышет от него, как пар от чайника.

– Давай проверим, – говорю я. И смотрю на него. Мы оба притворяемся, будто нас всерьез занимает этот заваренный им чайник чая. Будто мы вложили в него капитал и он принадлежит нам. Устройство, в которое мы можем влиться сами. Что-то простое и священное, наше общее.

Желтое жидкое золото наполняет чашки, два оторвавшихся лепестка плавают по поверхности моего чая, скользя по волнам и качаясь на гребнях. Засушенные цветочки ожили.

– Положить тебе меду? – спрашивает Макс.

– Нет, спасибо, я люблю без ничего.

– Блюбель сама сладкая, как мед, – тупо острит Марсель.

До меня доходит, что я протираю одну чайную ложечку уже семь минут, так что большой палец онемел.

– Весь день так сидела бы, – говорю я. – А ты?

– Всю жизнь, – усмехается Макс. – Сидел бы и сидел так всю жизнь.

– За дело, за дело. – Мимо нас протискивается Алисия. – Давайте, давайте, нечего прохлаждаться, что тут за чаепитие? Вы не в школьном буфете, чуваки.

Мы с Максом вскакиваем и вытягиваемся в струнку. Макс долю секунды смотрит на меня. Я почти слышу его глубокий вздох, будто в бешенстве. Могу поспорить, он готов разозлиться на Алисию за то, что она нарушила наше романтическое чаепитие, но не подаст виду. Он во всех видит хорошую сторону.

НО…

Я – нет. Не сейчас. Алисия! Как же она бесит! (Извините, понимаю, что пишу сейчас не о еде, меня опять заносит, но мне просто необходимо выпустить пар – РРРР! – я серьезно. Какая-то фря, понимаете ли, испытывает твое терпение и влезает в личную жизнь – помогите сестрице. ЕЛКИ-ПАЛКИ!)

Может быть, у Алисии просто отсутствует социальная эмпатия. Возможно, она лишена радара, который кричит: «Эта девчонка, может быть, затеяла флирт, и ей не надо мешать». В этом что-то есть – вот и в еде она ничего не понимает: у нее нет чувства стиля или вкуса, когда дело касается еды. Я знаю, что Алисия совсем не разбирается в выпечке, потому что ей нравятся дикие жуткие ароматы вроде розовой воды, а это совсем неподходящий запах для кекса, который хоть кто-нибудь захочет съесть. Ненавижу розовую воду. Она воняет. Ненавижу. У нее старушечий вкус. Она портит любую выпечку. Роза. Прекрасный цветок. Прекрасные духи. Но не для еды.

Мы разбредаемся по своей планете, а посетители прибывают. Парочка, которой хочется кофе после пробежки. Розовощекие и запыхавшиеся. Просматривают меню, крепко сцепившись указательными пальцами. Меню написано моими каракулями. Макс подходит к ним. Улыбается им точно так же, как перед этим улыбался мне. Я завидую, ведь они видят его улыбку так близко. Но им это по барабану.

Бормотание радио образует ремикс с ударами моего сердца. Снаружи пробегают прохожие, одетые по-летнему, разноцветные, как специи из набора «Сотни и тысячи». Заблудившиеся в жаре. Разгар лета.

А здесь мы. Воткнутые в парилку кофейни, горячую, потную, липкую. Где запах кофе так и въедается в лицо. Потому что черные крупинки из кофемолки забираются прямо под кожу, а особенно в гортань, где оседают дымной, похожей на пепел горечью. Скрежет, стук металла о металл. Крошащиеся облака морковного торта, кажется, готовы рухнуть под собственной мягкой сладостью, глазурь тает до состояния, когда сахарные гранулы, похоже, сами рады расплавиться. И огрызающаяся Алисия. Красная помада размазана, руки в боки, глаз дергается.

А мне суют влажную губку.

Я чувствую, как мои телеса вываливаются из одежды. Я очень люблю вещи в обтяжку. По-моему, это красиво, когда складки тела выпирают из ткани. От мысли о том, что Макс, возможно, смотрит на мои телеса, я кажусь себе симпатичнее, хотя подводка для глаз, скорее всего, размазалась, но я приучила себя считать, что и это выглядит неплохо. После разговора с Максом я вся на взводе. В моем теле, в кровеносных сосудах все еще взрываются белые звезды. Я протираю витрину, в которой отражается Макс, готовящий кофе. Глядя на его отражение, я почти что вижу, как ромашковый чай течет по его венам, как горячее жидкое золото, и просвечивает, как лавовая лампа, сквозь кожу. Оттого что я теперь так далеко от него, в другом конце зала, после того как мы были совсем рядом, мне делается грустно и в то же время приятно – как ностальгическое воспоминание по возвращении домой из Диснейленда, после прекраснейшего на свете дня.