Лора Докрилл - Широкая кость

– Совершенно верно. Конечно. Но я-то не был в числе миллионеров, можешь не сомневаться. Я читал стихи в развлекательной программе. Они даже не слушали, болтали себе.

– О, бедный папа. – Мне стало его жалко.

– Я привык, дорогая. А миллионеры привыкли к изумительному вину и еде, и, наверное, к хорошему театру, так что им и дела нет. Вообще… это не мой круг. Там было порядка восьмисот гостей, может быть даже, тысяча, и каждому, исключая вегетарианцев, подали по перепелу. По птичке целиком, целая жизнь на тарелке.

– Каждому?

– Каждому.

– За один обед? – с отвращением ворчу я. – Столько загубленных жизней?

– Ну и представь, насколько съедобной может быть еда, если повар готовит восемьсот порций?

– Точно! Даже если готовить восемьсот тостов, то ничего хорошего не получится, зачем же столько птиц? Ну если это курица, то одной хватит примерно на четверых, это уже двести, двести съеденных жизней, но восемьсот? Они хоть вкусные?

– Конечно, нет. Костлявые, сухие, мяса почти нет, они вообще не предназначены для еды. Чувствуешь себя голодным великаном-викингом, когда их ешь… – Он кашляет. – Конечно, было выпито столько вина, что их толком и не распробовали. Некоторые даже не дали себе труда возиться с костями.

– И никто, небось, даже спасибо не сказал. И не был впечатлен. Просто очередной выпендрежный обед, который скоро переварится в животе и отправится в унитаз.

Наверное, перепелиные яйца маленькие, как отпечатки больших пальцев, как вкусные шоколадные яички, которые дарят на Пасху. В такое не окунешь хлебную палочку, наверное, нужно сварить штук двенадцать, чтобы только почувствовать желток. А представьте, каково чистить эти дурацкие штучки – у кого найдется столько времени?

– И почему мы такие варвары? – спрашиваю я. – Почему считаем, что можем обирать планету, поступать с живыми существами так, будто они принадлежат нам? Запекать черных дроздов в пирог, убивать каракатицу только для того, чтобы приготовить черную пасту, насильно кормить утку, чтобы сделать паштет? Почему нельзя быть экономными, и уж если едим кого-то, уважать его и использовать целиком?

– Люди такие жадные. И привередливые, – говорит папа. Голос у него грустный, усталый. – Страшно привередливые.

Мне делается тошно.

От еды мне тошно.

– Если подумать, – вкрадчиво говорит папа, – я бы сейчас съел сэндвич.

Снова Макс: «Скажи только, что ты в порядке. И все. Х».

Начинаю писать ответ, но толком не знаю, что сказать. Пальцы зависают над клавишами… может, просто «Х»? Нет. Меня всегда раздражает, когда в ответ я получаю «Х». Просто смайлик. Ни то ни се. Лучше отвечу потом.

Я всегда думала: а когда толстый актер в фильме играет толстого персонажа и его называют «толстым» – он обижается? Но это же так и есть. Они же знают, что выходят на публику изображать толстяков. Это для них не внезапный шок, так же как для стариков то, что они старые. Или для высоких – что они высокие.

Я знаю, что я толстая, не только потому, что не слепая. И дело не в том, что люди думают, будто все толстяки противные. Будто если ты толстый, то ешь с полу, или от ног у тебя пахнет, или ты бездельник. Что прячешь в своих жировых складках кучу размокших поломанных крекеров. И спишь с багетом под локтем, на всякий пожарный. Меня все это бесит, но я не поэтому знаю, что я толстая. И даже не потому, что сенсоры на моих бедрах не работают и я всегда сшибаю задницей безделушки с полок сувенирных лавочек или солонки-перечницы со столиков в ресторанах, когда протискиваюсь мимо. А народ изо всех сил вжимается в столик, лишь бы дать пройти этой толстухе.

Дело не в этом. А в том, что, когда я говорю, что я толстая, мне отвечают: «Да ничего подобного».

А это значит: «вот именно». Это нормально. Я поняла, что многим втайне нравится, когда кто-то сам себя не любит. Думают, что это дает им власть над ним. Ведь это проявление слабости. А я не намерена проявлять слабость. НИКОГДА. Потому что есть человек, в котором мне эта черта не нравится. Это я сама.

И именно сейчас я сама себе не нравлюсь. Для меня это редкость. И это неприятно.

Проснувшись, я вижу новые неотвеченные вызовы от Камиллы и Макса. Фу ты. Нет, спасибо большое. Я позволяю аккумулятору разрядиться. Прощай, большой мир.

Мама в больнице с Дав. Снова. Меня мама уже не просит пойти с ней. Папа спит в гостиной на диване. Он в восторге, ему до сих пор не верится, что его пустили обратно. На нем полосатая пижама и халат: это должно показать, что он здесь дома, на своем месте, что он совершенно спокоен, что никто его отсюда не выставит, а на все мамины просьбы что-нибудь сделать папа отвечает: «Без проблем».

Он откладывает в сторону газету.

– Вот кокосовая вода, которую ты просила. Жутко дорогая. Кокосовое молоко дешевле – почему бы тебе его не пить?

– Это совсем другое, оно не увлажняет организм как следует.

– За такие деньги можно увлажняться, пока не доедешь до тропических островов!

Я закатываю глаза и открываю коробку. Прохладная, маслянистая вода пощипывает шершавый язык.

– Кокос – прекрасный пример того, как природа заставляет нас трудиться, чтобы получить еду. Нужно пробиться через тяжелую, мохнатую скорлупу – и в награду получишь свежую мякоть и молоко. А не просто хватать, хватать, хватать с магазинных полок.

– Я как-то видел бананы, завернутые в пищевую пленку, – говорит папа, разбирая пакеты с продуктами, купленными на завтрак, и стараясь вести себя как ни в чем не бывало. Я говорю «завтрак», но близится время ланча. Папа считает, что подобные разговоры должны отвлекать нас от всего прочего, то есть от Дав, а может быть, и от того, что он пытается тихой сапой вновь обосноваться в доме.

– Э-э-э… ну да… вот почему природа наделила их кожурой, – добавляет он, прикидываясь, будто ему столько же лет, сколько мне.

– Ты что, ходил в магазин в пижаме? – спрашиваю я.

– Конечно, нет. – он смотрит на меня, как на сумасшедшую. – Я ездил на велосипеде.

Интересно, папа тоже ощущает свои ноги и все, что они делают? Как они действуют и что они чувствуют? Может быть, и ему, как мне, порой кажется, что он ходит в открытом космосе? Или под водой – в старинном, громоздком металлическом водолазном костюме? Как и мне? И вот-вот утонешь… И в обоих случаях задыхаешься.

Я тянусь за ингалятором.

Он варит кофе в кофеварке. У меня по-прежнему нет аппетита.

– Ну, супердевушка, что будешь есть?

– Ничего не хочется.

– Да ладно, смотри, я принес авокадо – ты же любишь авокадо. Чертова еда стоит целое состояние, – шутит он. – Недешевые вы, паразиты, – обращается он к авокадинам. – Зато модные, правда? Уверен, что эти штуки ломаного гроша не стоят там, где растут. Говорят, они дозревают в миске, но половина из них похожа на метеориты, а остальные выглядят так, будто участвовали в кабацкой драке.