Васил Попов - Корни [Хроника одного села]

Старец слышит, как в мертвом селе рождается тихий звон. Оба глаза его — живой и мертвый — открываются. Ухо слышит без помощи костистой руки. Дед Димитр ощупывает лавку, чтобы почувствовать твердую надежность дерева. Она отвечает ему робким сочувствием, преданная, верная своему создателю. Удар колокола заставляет старика покачнуться. Букашки и козявки разбегаются, испугавшись исчезновения громадной человечьей стопы. Набатом разносится по селу этот колокольный звон, ударивший в неурочный час. Старик протягивает руки вперед и бросается к взбесившемуся колоколу.

Под вечер нашли его чинно сидящим на лавке, прислонившимся к стене своего старого дома. Голова деда Димитра склонилась на плечо, редкие седые волосы трепетали на ветру, как нежные сухие былинки. В золотой полове лежала старая соломенная шляпа.

Они носили снопы и ставили бабки. Стерня под ногами скрипела, ломались низкорослые васильки, рвались не тронутые серпом стебли ежевики. Маки осыпали сухую, потрескавшуюся землю черными семенами. Когда ставили бабку, верхний сноп водружали под общее «Э-э-эх!».

— Э-э-эх! — выдохнул Сеиз и с силой прижал сноп, чтобы бабка стояла плотно — она была последней.

Сеиз подсчитал: тридцать девять бабок. И на другом поле, по ту сторону Кудрявого холма, тоже кончали уборку. Работали вручную — здесь, на крутых склонах, нельзя было убирать комбайном.

Сеиз спустился в тенистый овраг, поросший лещиной и боярышником. У родника, сильно обмелевшего за эти жаркие дни, толпились бабы — умывали загорелые лица, чистили одежду, облепленную остями. Просветленные глаза лучились возбуждением и усталостью. Это все были старые женщины, а смех их звучал звонко, игриво — бабы, когда они скопом, держатся свободней и задиристей. Их было много, а Сеиз один. Они отпускали по его адресу веселые острые словечки и одна за другой, поднявшись по тропке, скрывались в зарослях орешника. Другой сноповяз, Дышло, еще был в поле. Сеиз знал, что он тоже придет к роднику, и решил его подождать. Он сел на землю и, как только сел, сразу же уснул, убаюканный теплой тенью и журчанием воды. А как только он заснул, по ноге его взобрался жук и остановился на согнутом колене.

И Председатель тоже остановился подле уснувшего Сеиза. Прежде чем его разбудить, он подставил горсть под тонкую прозрачную струйку и долго с наслаждением пил. Лошадь ждала его на взгорке и фыркала, чуя близость воды. Председатель сходил за ней и привел к роднику. Бархатные крылья ноздрей раздувались. Лошадь тоже пила долго, не торопясь. Председатель сунул руку под седло и несколько раз прошелся ладонью по лошадиному хребту, спина под потником была теплой и влажной. Он ослабил подпругу, животное повернуло голову, в его темных с просинью зрачках светилась благодарность.

— Сеиз, — громко сказал Председатель, — вставай, а то простынешь.

Сеиз пошевелился, его мутный взгляд в ярком свете поймал длинное, заросшее щетиной лицо.

— Что? — вздрогнув, спросил он, все еще оглушенный сном.

— Вставай, говорю, а то простынешь, — повторил Председатель.

Сеиз встал, попил воды, ополоснул лицо, сон как рукой сняло. Остались только ломота во всем теле, боль в пояснице и покалывание в онемевших ладонях. Весь день он вязал снопы, чуток передохнув лишь в полдень, во время обеда. «Дышло еще молодой, ему все нипочем, — подумал он, — а я будь здоров как устал».

— Будь здоров как устал! — сказал он вслух и, сев на землю, взял сигарету из протянутой Председателем пачки.

Председатель уселся рядом, выпустил узду, и лошадь пошла вверх по косогору — мускулы на ее задних ногах напряглись, шкура, натягиваясь, лоснилась. Потом ветви орешника скрыли лошадь. Вскоре донеслось легкое похрупывание — видно, она отыскала еще не выжженную солнцем траву.

— Сколько тебе лет, Сеиз? — спросил Председатель.

— Да в следующем году стукнет восемьдесят, — нехотя ответил Сеиз, — если бог не приберет. Не скажу, чтоб очень много, но и не мало… Бабы еще задирают, — добавил он и улыбнулся.

У него быстро проходили и злость, и плохое настроение, и сонливость.

— Если их еще можно считать бабами, — хмыкнул Председатель, держа сигарету двумя пальцами, будто она была в мундштуке. — Что одна, что другая, что все остальные.

— Не скажи, — возразил Сеиз. — Бабы у нас что надо, это мы ни на что не годимся.

— Что надо… — протянул неопределенно Председатель.

— Что надо! — с неожиданной твердостью повторил Сеиз и посмотрел на руки Председателя. — Тебе, Председатель, без этих баб не обойтись. Без них ты как без рук, все на них держится.

— На них! Не так уж много я от них хочу, — раздраженно сказал Председатель, прислушиваясь к монотонному похрупыванию лошади. — Нет, это не село, а…

— А что? — заинтересовался Сеиз.

Как у всех в Сеизовом роду, у него были трагически приподнятые брови, припухшие веки и острый нос. И губы, как у всех Сеизовых, были тонкие.

— Не знаю что, только намаялся я. Решили выращивать шампиньоны, вырыли траншеи, а в них вода выступила; персики посадили — на них вша напала, рапс не взошел; табак — и тот не хочет расти, вянет…

— У него поясница слабовата, у табака-то. Не для нашей он почвы.

— А что для вашей… то есть для нашей почвы?

— Кукуруза, фасоль, пожалуй, подсолнух… На лугах — люцерна, на припеках можно виноград выращивать, где поровнее — пшеницу. Вот и все, что наша землица способна родить.

— Землица! Мы здесь создаем современное передовое хозяйство, — строго сказал Председатель, — а ты: землица!

Такие разговоры он вел неустанно каждый день и с разными людьми.

— Слушай, — сказал Сеиз, — мы столько лет создаем это современное передовое хозяйство, а за трудодень все еще маловато получаем. Не может прокормить нас ни старое, ни новое хозяйство. Было время, когда все наши уходили на заработки — в городе приторговывали овощами, а то и за границей огородничали… Бабы наши копались в земле, выращивали немного пшеницы, откармливали поросят и курей, чтобы было чем мужиков накормить, когда вернутся к архангелову дню. Все наши дома построены на деньги, заработанные в чужих странах отхожим промыслом. Наши крестьяне работали в Румынии, в России, в Австрии и Венгрии, берегли каждый грош, а возвратившись, дома ставили… Ты не здешний, тебе этого не понять.

— Оттого я и советуюсь с вами, — нахмурился Председатель, — каждый день все надеюсь: может, идею какую подбросите… А вы все: «было время» да «было время». Было, да прошло. Другие сейчас времена.

— Может, времена и другие, только землица наша все та же, объединяй, удобряй, ругай ее, хвали — все едино. Сколько давала, столько и будет давать. Ничто ее изменить не может.