Алан Холлингхерст - Библиотека плавательного бассейна

— Я насчитал только восемь, Уилл, — сказал он с озабоченным видом.

— Привет, Билл. Да, сегодня я сократил до восьми.

Поразмыслив, он решил не осуждать то, что, очевидно, счел нелепым нарушением традиции.

— Значит, всё нормально, Уилл? По-моему, тут слишком много народу. Слишком много. Это просто возмутительно. Никогда еще такого не было.

Я согласился, что это причиняет неудобство, и предположил, что клуб остро нуждается в прибыли, которую должен принести прием новых членов.

— Совершенно верно, Уилл. Но при этом нужно учитывать интересы старых членов. Между прочим, этот клуб считается демократическим учреждением.

Он мрачно оглянулся вокруг.

— Давно не видел малыша Фила? — спросил он чуть смущенно.

Я не виделся с ним накануне вечером и так и не выяснил, он ли был тогда в кино.

— Честно говоря, давно. А что, он забросил тренировки?

— Возможно, он приходит раньше, — попытался успокоить себя Билл. — А может, ходит и в какой-нибудь другой спортзал. Не знаю. Ему ведь нужно быть в форме. У него такое стройное маленькое тело.

— Не такое уж и маленькое, — заметил я, вспомнив прекрасную неуклюжесть стройной фигуры в темноте. — А чем он занимается?

— Сейчас работает в гостинице, — сообщил Билл, гордясь осведомленностью, которую, очевидно, можно было принять за признак более близких отношений, чем на самом деле.

— Скажи на милость! — удивился я, и при мысли об этом исказилось мое представление о Филе как о военном, однако перед глазами тут же возник его новый образ: всё так же облаченный в униформу, он шагал по коридору верхнего этажа, держа на уровне плеч поднос с кофе и бутербродами. — А в какой, не в курсе?

— Точно не знаю, — признался Билл. — Кажется, в какой-то большой и шикарной.

Пока я был в тренажерном зале, Джеймс усердно плавал, а когда я спустился в бассейн, он, облокотившись на бортик с той стороны, где глубоко, увлеченно разговаривал с человеком, которого я никогда раньше не видел. По глупой привычке я неизменно ломал комедию, придираясь к тем, с кем у Джеймса и в самом деле могло что-то получиться. Проплыв первый отрезок своей дистанции, я остановился рядом с ним, сделал вид, будто поправляю ремешок защитных очков, и, недовольно подняв брови (наверняка эффект был ослаблен именно очками), заявил: «Я невысокого мнения о твоем, дорогой», — после чего снова окунулся в воду.

Позже, в душевой, Джеймс стоял рядом с тем же человеком, и причина этого стала понятнее. Парень, очень загорелый с головы до ног, если не считать розового треугольничка над ягодицами, был худым и жилистым, хотя и не лишенным привлекательности: благодаря смуглой коже (как это порой бывает с невзрачными итальянцами и арабами) его тело — которое, будь оно бледным, так и оставалось бы просто худосочным, — сделалось пленительным. Было что-то неестественное в его облике — особенно в длинной, узкой голове с впалыми щеками и короткими темными кудрями. Запавшие глаза отличались холодным голубым тоном, ставшим еще более поразительным благодаря загару. Когда парень повернулся, я увидел, что он гладко выбрил лобок, придав эффектности и соблазнительности наготе очень большого стоячего, слегка изогнутого члена с розовой залупой.

Разговор не клеился. Юноша вежливо отпускал какие-то замечания, а Джеймс пытался отвечать адекватно — то с воодушевлением, то с безразличием.

— До встречи, — сказал юноша, резко закрыв краны душа, и пошел вытираться.

— Да, до встречи, — сказал Джеймс, ухитрившись сделать вид, будто встреча и вправду вполне возможна, хотя, судя по тому, как улыбка исчезла с его лица, искренней она не была. Фактически его поставили на место — нельзя же с наигранной вальяжностью бывалого спортсмена выйти следом за человеком, который только что с тобой попрощался. Я подошел и занял место рядом с Джеймсом.

— Это твой знакомый? — спросил я. Он лишь скептически взглянул на меня. — Почему ты за ним не пошел?

— Кажется, он мне безразличен.

— Брось! Зато ты ему, как мне показалось, отнюдь не безразличен — насколько можно судить по госпоже Эрекции.

— Может, как-нибудь в другой раз. — Он принялся вяло намыливать свою лысеющую голову. — Я смотрю, мисс Манера зря времени не теряет.

Джеймс составил целый альманах прозвищ, и это было одно из них.

— Она же любого со свету сживет, — согласился я, мельком взглянув на человека, о котором шла речь, одного из тех гомиков средних лет, чья стратегия — после того как они утрачивают всю свою привлекательность — состоит в том, чтобы вырабатывать навязчивую, чопорную манеру держаться и, болезненно реагируя на мнимые нарушения их прав, никогда никому не уступать дорогу. Как, например, «мисс Марпл», дородный мужчина, даже в душевой не снимавший очков, а потом минут тридцать или сорок ощупью ходивший по раздевалке в нижнем белье, ибо очки запотевали под горячим душем; это был один из тех эксцентричных членов «Корри», которые, никого там не зная, влачили неподобающе жалкое существование в путах паранойи и обуздываемых страстей. Джеймс, и сам весьма странно проводивший время в клубе, придумал многим его членам причудливые имена. Некоторые из них приводили меня в замешательство: мисс Де Манерность и мисс Антропо невозможно было отличить друг от друга, а ведь обоим придурковатым идентичным близнецам вполне подошло бы прозвище «Красотка». Зато не возникало никаких сомнений в отношении «мисс Вселенной», невероятно самовлюбленного гомика неопределенного возраста. Этот субъект, известный мне также как Фредди, уже вошел в душевую и сбросил с себя полотенце так, словно настал долгожданный кульминационный момент стриптиза.

— Привет, Уилл, — сказал он, приближаясь вихляющей походкой и одновременно извиваясь всем своим загорелым, тренированным мускулистым телом, точно прима-балерина. Говорил он громко, четко, с расстановкой — так, словно опробовал некий примитивный радиопередатчик. — Как поживаешь? Выглядишь ужасно молодо и привлекательно.

— Это потому, что я ужасно молод и привлекателен, — в меру своих способностей нашелся я, после чего, как говорят французы, бросился спасаться — разумеется, налетев при этом на мисс Манеру.

— Сучка неуклюжая, — прошипел он с такой злобой, что я не смог удержаться от смеха.

В метро, по дороге домой, я снова раскрыл книжку Фербанка. Я уже перешел к «Надменному ниггеру», хотя и разделял мнение Джеймса, предпочитавшего другое название этого романа: «Скорбь под солнцем». Как хотелось Майами приподнять малиновую набедренную повязку Бамбу! «У нее часто возникало сильное желание ее сорвать». Развалившись на сиденье, я погрузился в размышления о замечательных словах Бамбу: «Я в тебя такой влюбленный, Мими». А когда я подходил к дому, слова эти постепенно превращались в стертую, бессмысленную фразу, подобную тем, которые я порой целыми днями твердил себе и всем вокруг, а то и напевал на манер арий Генделя или песен Элвиса Пресли. Сам того не ожидая, я принялся бормотать эти слова — всё более взволнованно и совершенно не к месту, — когда вошел в квартиру, громко поздоровался, обшарил все комнаты и обнаружил, что Артур исчез.