Алан Холлингхерст - Библиотека плавательного бассейна

Уэбстер учился не в Колледже, а в школе Филз, и потому мое страстное увлечение им не могло не быть более возвышенным. Это был хорошо сложенный малыш с гладкой смуглой кожей, пышными вьющимися волосами и красивым печальным лицом. Его отец был богатым производителем рома из Тобаго, а мать — англичанкой. Она прилагала все силы, чтобы дать ему хорошее образование. До той поры у меня никогда не было знакомых негров, и поначалу я считал его тугодумом. Потом я убедился, что у него изящный, литературный склад ума. Он любил одиночество и много читал. Однажды, летом его первого учебного года, я увидел, как он лежит в длинных купальных трусах на насыпи у купальни «Ганнерз-Хоул», углубившись в чтение какой-то книги по истории. Его смуглое тело среди деревьев, зеленая вода и поблеклая трава напомнили мне картины Гогена.

Я обнаружил, что в погожие дни Уэбстер ходит купаться всякий раз, когда позволяет строгий школьный режим. Мне вечно не хватало на это времени, хотя в купании была своя эротическая сторона. Тем не менее я тоже начал купаться. Надо признаться, он плавал гораздо лучше меня, но я был гораздо выше ростом и порой одерживал верх в заплыве наперегонки до излучины. Преодолев эту дистанцию, Уэбстер, задыхаясь, ослепительно улыбался, а я плескался в воде рядом с ним или обнимал его за плечи и говорил: «Борьба была чертовски упорной», но про себя твердил: «Я люблю тебя, люблю, люблю». Когда мы вылезали на берег, меня приводило в восторг то, что вода моментально стекает с него сама и ему не нужно вытираться полотенцем, а когда он тряс головой, капельки разлетались, и его черная шевелюра становилась почти сухой. На голове у Уэбстера были очень густые волосы, однако — при том, что он уже достиг зрелости — тело оставалось почти безволосым, и я частенько ухитрялся как бы ненароком дотронуться до него, дабы лишний раз убедиться в несказанной гладкости его кожи. С нее-то всё и началось. В известной мере я восхищался им так же, как Стронгом, но теперь характер восхищения изменился под воздействием некой более чистой, даже нравственной силы. Я создал себе представление, будто нахожусь рядом с неким сверхчеловеком.

А создавать себе это представление было весьма непривычно. Здесь, в Декатиле, среди блистающих своим невежеством жителей Нубы, будучи единственным белым человеком на сотни миль вокруг, я по-прежнему веду себя в соответствии с ним. Чувствует ли это хоть кто-нибудь, понимает ли? А тогда, в Винчестере? Это было страшнейшее ренегатство. Это было величайшее откровение. Оно влияло на мироощущение.

Поначалу, правда, это влияние никак не сказывалось. Всё это было чем-то более глубоким, нежели ясно сформулированная мысль — труднопостижимой игрой моего богатого воображения, еретической фантазией. Я даже не испытывал особого желания затевать драку, когда другие ученики высказывали недовольство по поводу того, что мы вместе, и безжалостно, бездумно ругали Уэбстера. Возможно, я даже не хотел, чтобы остальные тоже узнали секрет и поняли, насколько они неправы. Да и хорошие манеры, которые мы приобретали, взрослея, мешали мальчишкам бросать оскорбления ему в лицо. Сам же Уэбстер был безукоризненно вежлив, внимателен и дружелюбен по отношению к тем незлобивым ученикам, что с ним общались.

По странному стечению обстоятельств, этот чернокожий мальчишка вторгся в мою жизнь как раз тогда, когда шел последний год войны и в Винчестере расквартировали довольно много американских солдат, в том числе и группу негров. Их появление среди представителей единственной профессии, перед которой мы тогда просто благоговели, всюду вызывало ропот. Однажды вечером, незадолго до окончания школы, мы с друзьями тайком рванули в бар «Уиллоу Три» и увидели там некоторых из тех солдат. Они вели себя шумно, однако не были, думаю, ни опасными, ни даже неприветливыми. Вскоре к нам подошел высокий, дородный негр из этой компании и спросил, не знаем ли мы, где можно раздобыть девчонку на ночь. Напуганные цветом его кожи и негромким, но звучным голосом, мы ответили, что, к сожалению, не имеем понятия. «А вы-то чем занимаетесь?» — удивился он. Несмотря на вежливый тон, в его голосе послышалась нотка сарказма, и мы принялись не в меру самодовольно хвастаться. Я вдруг подумал, что рабочему из Америки, наверное, становится не по себе, когда на него смотрят эти избалованные знатные юнцы другого цвета кожи, говорящие, в сущности, на другом языке. Впрочем, сомневаюсь, что кто-нибудь из нас — несмотря на намеки, которые мы отпускали во всеуслышание — хоть раз был близок с девчонкой. Негр презрительно кивнул нам и сказал: «Я знаю, что за ебля вам по душе». Мы тоже иногда употребляли это слово, но в устах представителя того слоя общества, где, как известно, широко распространены грубые выражения (да и сама «ебля»), вдобавок произнесенное с издевкой, оно произвело впечатление отвратительного, уничижительного ругательства.

Потом, когда наша компания уже собиралась уходить, я зашел в уборную на заднем дворе паба, тесное помещение с желобом и сильным запахом дезинфицирующего средства «Джейз флюид» (тот же запах и в здешних отхожих местах — отчего в первый же день моего пребывания в Судане вновь нахлынули эти воспоминания). Едва я начал мочиться, как в мрачный, плохо освещенный нужник вошел кто-то еще и, протиснувшись чуть дальше, встал рядом. Разумеется, это был тот чернокожий солдат. Негр долго справлял малую нужду, кряхтя от удовольствия, а потом заговорил, причем так тихо и доверительно, словно мы были старыми друзьями. Он сказал, что в Уилмингтоне, штат Делавэр, у него есть красивая подружка, что служить в армии тоскливо, что ему хочется чем-нибудь заняться (это — очень натужным голосом). Я был напуган, но при этом, гордый тем, что он со мной говорит, слушал как завороженный. В этом сильном человеке всё было необычно. Он вел себя совершенно естественно, был самим собой, но меня, не привыкшего к общению с такими людьми, многое в нем раздражало. Я растерянно молчал, не зная, что сказать. Повернувшись, я посмотрел на него, чтобы по крайней мере попрощаться. Он пробудил во мне некий первобытный инстинкт гостеприимства. Я увидел во тьме его глаза, увидел зубы. Он смотрел на меня и ухмылялся. Я тут же отвел взгляд и мельком увидел, что он поглаживает свой пенис. Убрав руки со своего огромного стоячего полового органа, он потянулся ко мне.

Я опрометью выбежал из уборной и догнал подвыпивших друзей. Пока мы пешком добирались до Колледжа и испытанным путем — через окно — неуклюже влезали в общежитие, голова у меня гудела от пережитого страшного потрясения. Мне слишком неожиданно предложили то, чего я слишком страстно желал. Того солдата я больше не видел. Тысячи, тысячи раз я об этом жалел…