Алан Холлингхерст - Библиотека плавательного бассейна

Я догнал его в другом конце танцплощадки и, не успел он даже узнать меня, обхватил руками, прижав к себе. Мы прислонились к стене, и он на миг отпрянул, чтобы посмотреть на меня. «Уилл», — сказал он и улыбнулся — правда, едва заметно. Я осыпал его поцелуями, а потом торопливо потащил по коридору, за двустворчатую дверь. Наклонившись над умывальником, сворачивали косяки двое парней — они испуганно подняли головы. Одна кабинка была пуста, я втолкнул его туда, вошел следом и, заперев дверь, в изумлении прислонился к ней спиной. Я почти не отдавал себе отчета в собственных действиях. Расстегнув верхнюю пуговицу и молнию его брюк — темно-бордовых вельветовых, как и прежде, — я стащил их к коленям. Вновь увидев, как его член выпирает под короткими синими трусиками, я едва не задохнулся от любви, а потом нежно погладил и поцеловал хуй сквозь мягкую прочную ткань. Он спустил трусики, и я принялся возбуждать его хуй рукой. Как хорошо я знал этот толстый, короткий орган с набухшими венами! Я взвесил его на языке, взял в рот и почувствовал, как, протискиваясь в глотку, он натыкается округлой залупой на нёбо. Потом, оставив в покое обмякший член, я зашел мальчишке за спину, раздвинул ему ягодицы, прильнул к ним лицом, провел языком по гладкой, безволосой черной коже между ними, обслюнявил задний проход и сунул туда палец, затем два, затем три. Всё тело парня то и дело сотрясалось от судорог, от подавленных вздохов. Слёзы капали с его подбородка на брюки и трусы, стеснявшие движения. Он шмыгал носом, сдерживая рыдания.

Постепенно я пришел в себя, вынул мокрые пальцы из задницы парня, встал у него за спиной и нежно обнял его.

— Малыш… Артур… милый… любимый…

Я поцеловал его в затылок, повернул к себе боком и поцеловал в ставший почти невидимым бледный, тонкий как ниточка, шрам на пылающем лице, залитом холодными слезами.

Он наклонился и попытался натянуть трусы и брюки. Я неуклюже помог ему. Он молчал, шмыгал носом. Я чувствовал себя очень несчастным. Мы неловко опирались друг на друга в тесной, вонючей кабинке туалета, и я успокаивающе поглаживал парня по спине.

— Уилл… мне пора. Здесь мой брат. Он ждет. Нам надо ехать. — Он посмотрел на меня с невыразимой грустью во взоре. — Я должен ему помочь. Мне пора.

Он выбрался из кабинки, а я, оцепенев, всё стоял там как истукан. Кто-то другой никак не решался войти: «Еще занято?». Я вышел, едва не столкнувшись с ним, и, сгорая со стыда, испытывая мучительное отвращение к себе, побрел в озаряемую вспышками темноту клуба — а потом стал безучастно наблюдать за происходящим, замкнувшись при этом в своем собственном мире.

Прошло, наверно, несколько минут, прежде чем в тумане вновь забрезжили проблески реальности. На улице неожиданно похолодало, и я совершил пару коротких пробежек в обоих направлениях. Артур как в воду канул. В смятении я слонялся без дела, стараясь не упускать из виду того немногого, что происходило вокруг. Было уже около двух часов. Мимо медленно проехало такси с желтым огоньком, а следом — желтая «Кортина» с тонированными стеклами и с колесными арками, выступающими наружу над громадными шинами, изготовленными на заказ. У входа в клуб машина на секунду остановилась. Пока я довольно быстрым шагом приближался к этому месту, в отблеске розового света возник вышедший из подвала коренастый чернокожий мужчина, распахнулась задняя дверца, и кто-то позвал его: «Садись быстрей, Гарольд!». Потом дверца захлопнулась, и машина, промчавшись мимо меня, покатила по улице. На перекрестке она затормозила — я увидел, как загорелись яркие задние огни, — а потом повернула направо и скрылась из виду.

Возможно, только благодаря выпитому я смог заснуть, удобно устроившись на кровати за спиной Фила и прижав руку к его груди. Тем не менее я проснулся от холода, укрыл Фила, не разбудив его, и, забравшись под одеяло, опять свернулся калачиком на согретой моим телом простыне. Но уснуть больше не смог. В памяти снова и снова всплывала случайная встреча с Артуром, и сердце тяжело, учащенно билось в паническом контрапункте с ровным, замедленным пульсом Фила, безмятежно спавшего рядом.

Часов в шесть я встал и принялся понуро бродить по квартире в халате, том самом, который любил носить Артур, — темно-бордовом, длинном, до пят, потрепанном, еще в школьные годы покрывшемся пятнами и лишившемся пояса, — и который висел на угловатых плечах юноши, как на вешалке, навевая трогательные воспоминания, или соблазнительно распахивался на его раздвинутых бедрах. Заваривая чай, я чувствовал, что подражаю Артуру: это была его единственная обязанность по дому, больше ничего он делать не умел. Чай он заваривал так, словно обладал врожденной склонностью к этому занятию, заваривал безропотно, не дожидаясь просьб… Я принес чашку чая в гостиную, лег на диван и долго лежал с открытыми глазами, предаваясь размышлениям. Потом поднял с пола недочитанную тетрадь и заставил себя вновь сосредоточиться на Чарльзовом дневнике.

26 мая 1926. Из Талоди [157] Небольшой город в Судане. поступили жалобы по поводу спора из-за двух кувшинов для воды (доводы обеих сторон кажутся в равной степени неубедительными, поэтому и решение, боюсь, вызовет споры) и заражения, начавшегося на ноге у девочки. В последнее время подобных медицинских проблем почему-то стало гораздо больше, несколько человек получили огнестрельные ранения в ноги — однако население Нубы [158] Бесправный народ, населяющий южную часть суданской провинции Кордофан, в культурном отношении отличается от нубийцев, живущих на севере страны. наотрез отказывается сдавать свои допотопные дробовики, и мы тут, похоже, бессильны. После того, что с ними вытворяли, эти люди заслужили право на какие-нибудь средства самообороны. Сегодня у меня целый день не выходят из головы некоторые места из книги Пальме, страшные рассказы о тяжелом подневольном труде, увечьях, кастрации: о том, как мальчиков заставляли таскать мешки с песком, как им отрезали яички и смазывали раны… если не ошибаюсь, топленым маслом. Полагаю, многие мальчики умирали. И всё это было чуть ли не на моем веку! Удрученный этим торжеством абсолютного зла, я с тяжелым сердцем шел по деревне и наводил порядок, награждая и наказывая, требуя беспрекословного соблюдения закона. Наше правосудие по крайней мере похоже на правосудие. Несмотря на это, в настоящее время я останавливаю уже занесенную плеть и почти готов протянуть взамен руку дружбы. Как постоянно предупреждал бедняга Фрейер, не следует быть слишком дружелюбным. В этом есть изрядная доля правды: не следует уподобляться глупому учителю, который только и хочет, что быть любимым, и над которым смеются все ученики.