Юрий Тешкин - Полковник

В задумчивости, продолжая постукивать ознобно зубами, он вернулся к кусту, где между веток была упрятана одежда. А когда он с ветки снял довольно-таки увесистый сверток и зеленая пушистая веточка, отряхнувшись, выпрямилась-поднялась — под ней стоял… цветок. Поблескивала роса на двух верхних ростках, набирающих силу, похожих на крылышки, а два других, пониже, с ярко-красными влажными цветами, уже согнулись слегка под их тяжестью. Центральный росток, остов всего цветка, был прямым как часовой на посту. И все это было похоже на букву «Ж». Ошарашенный Игорь Серафимович как-то сразу ослаб рядом с ярцветком, присел с непонятным то ли полустоном, то ли полувскликом, не очень соображая, что в таких случаях полагается делать дальше.

Вот так для него начался этот день.

Всю ночь ходила Тамара Сергеевна по лагерю ученых, искала мужа. Кто-то сказал ей, что его видели там. Но разве можно было найти в том столпотворении кого-то! До самого утра длился праздник. Горели костры, взмывали вверх ракеты, крутились колеса фейерверков, песни, танцы, розыгрыши, до которых так охочи люди науки во все времена. До утра кричал в свою трубу человек с трубой наверху балагана. И праздник вокруг печальной и растерянной Тамары Сергеевны все разгорался, разгорался… громко хлопали хлопушки, взлетали в небо мыльные пузыри, каялись у позорного столба девы Магдалины, рыдала бабушка на сцене:

— Ох, милые, кошелек сперли-и…

— Да что у тебя, старая, в кошельке-то было?

— Как что? Идейка про черный день!

— Ха-ха-ха… а ты рот не разевай… у-у-у… ха-ха-ха…

— Да, может, врет все она?

— Конечно, врет…

Шум, хохот, гам-тарарам… Ходила, искала мужа своего Тамара Сергеевна. Несколько раз она прошла так близко от Жени Чернигова, что лишь два-три метра и разделяло их. Но толпа была настолько густа, что они не заметили друг друга. А Жене Чернигову казалось в этот вечер, что он все понимает, казалось даже, что понимает он больше, чем окружающие. Ну и что, если солнышка сейчас нет на небе, есть же луна! Он узнал ее — такая круглая, холодная, далекая — конечно же это была луна, ночная хозяйка! Он узнал ее.

— Луна! Луна! — радостно показывал он на нее пальцем, приглашая всех разделить его восторг.

— Луна? — дурачились вокруг. — Да что ты, брат, спятил, что ли, какая же это луна — это ж сковородка.

— Да?! — удивился очень Женя Чернигов.

— Ну конечно ж сковородка, на которой жарит блины господь бог.

— Господь бог?.. — еще больше удивился Женя Чернигов. — А разве ж он есть?

— А как же! Оглянись назад, чудак. Вот он, собственной персоной.

Оглянулся Женя Чернигов и ахнул: в балагане под неоновой вывеской «Борьба добра и зла» на высокой сцене сидел сам господь бог и с дьяволом играл в шахматы. У их ног медленно вращался земной шар. Женя Чернигов протолкался поближе и рассмотрел моря и океаны на земном шаре, страну узнал, свой Город…

— Так ты говоришь, — громко обратился к партнеру господь, — они там, на своей старушке земле, до сих пор себя считают реально существующими?

— Угу, — гнусаво отвечал партнер, окутываясь голубоватым зловонием.

— Ну, Бушики дают! — выкрикнул, пританцовывая, кто-то рядом с Женей Черниговым.

— И даже, представь себе, — продолжал дьявол, похожий на Бушинского-младшего, помахивая хвостиком, — они считают себя более реальными, чем мы тут с тобой, на небесах!

— Реальнее, чем мы с тобой! — гремел господь, похожий на Бушинского-старшего. — На этом бутафорском шарике?! — и он презрительно ткнул пальцем в Землю.

Женя Чернигов тоже ткнул пальцем в Землю и проткнул ее.

— Ха-ха-ха! — гремел господь бог сверху. — Да стоит мне рукою лишь махнуть — и они опять все там, на земле этой, лягушками станут!

И на глазах изумленного Жени Чернигова господь бог действительно взмахнул рукой. Женя Чернигов тут же на четвереньках очутился.

— Ква-ква! — два раза очень похоже квакнул он.

И все вокруг захохотали, захлопали в ладоши, заулюлюкали. Женя Чернигов поскакал по проходу между весело расступившимися перед ним людьми. Факелы ярко освещали проход, и он ему казался теперь слегка наклонной лунной дорожкой. А вскоре и действительно пруд оказался перед ним. Знакомый. В глубине больничного парка. Темнота, тишина, переплетение трав и корней, коряг, таинственных голубоватых пузырьков и глухого бездонного ила. Все это притягивало невероятно сильно, звало так остро, блестяще и успокаивающе, что никто, в том числе и он сам, и не заметил, куда исчез навсегда с поверхности земли Женя Чернигов.

Только мимолетно кольнуло болью сердце Тамары Сергеевны. Но она вспомнила в эту минуту Ивана Федоровича, еще живого, по всей видимости. И огромный страх поразил Тамару Сергеевну, что она не успеет. Как же долго, бессовестно долго она бродит здесь без цели, когда она так нужна там — в коридоре, где он сейчас один. И почему она ищет сейчас своего мужа, которому никто и ничто уже не поможет. По какому такому праву она ищет человека, которому нельзя помочь? И по какому такому праву не помогает она человеку, которому хочет изо всех сил она помочь?! И так это с первым признаком рассвета поразило Тамару Сергеевну, что бросилась она обратно в Город. Скорей, скорей, скорей… минут через сорок, сорок пять она доберется, если ей ничего не помешает.

А уже праздник кончался, догорали костры, дым стал едок, на лицах обозначилась синева и усталость. Уже начинали строиться первые колонны, уже труба запела тонко и бодро…

Труба будила Лельку, просыпаться никак не хотелось. Вчера с подругой Зинкой, у которой жил он уже третью неделю, они гуляли допоздна за Городом на празднике науки. Смотрели танцы, представления, заходили в кафе, где по случаю сухого закона были лишь лимонад и морс. Когда вернулись ночью, у Зинки-аптекарши, конечно, нашлося кое-что покрепче, а именно спирт питьевой, который употреблял Лелька по старой привычке в неразбавленном виде. Зинка свой бокал разбавляла лимонадом. Потом они легли спать. И вот теперь труба будила, а Лелька ворочался, просыпаться не хотелось. Жаркие Зинкины объятия обратно в дремоту, в пуховики тянули Лельку. Но стоило слегка забыться, сочились в душу ручейком какие-то счастливейшие моменты жизни. То запахом костра осеннего повеет, то ночною росою освежит… Облитый мазутом, тускло отсвечивающий коленвал, от которого холодно немеет через километр плечо, каменистая тропа вдоль оврага к полю с его одиноким трактором, с какой-то непонятной благодарностью в эти минуты сладких утренних забвений воспринимает та каменистая тропа подошвы его кованых сапог… Скрип кожаных вдруг чудится ремней от рюкзака… с какой-то дальней рыбалки, скрип весел… «Надо ждать луны…» — чей-то голос знакомый, скорее всего, товарища полузабытого… да, надо ждать луны, в темноте перекат им никак не пройти, одинокая блестит звезда из-за еловой махровой густоты над головою; нависшая громада ночных обрывов, хаос камней, заботливо приготовленный верным товарищем ужин… и еще — чьи-то пронзительные глаза, светящиеся сквозь мглу душевную-ночную над всем его, Лелькиным, неустройством. И тут он проснулся окончательно.